Допельдон, или О чем думает мужчина? - [26]

Да, обязательно надо объяснить сыну про сексуальную энергию и про то, что с женщиной можно трахаться, можно заниматься сексом, а можно любовью.

Интересно, а я-то знаю сам, в чем здесь отличие? И смогу ли я подобрать правильные слова? Хотелось бы верить, что я в этом разбираюсь. Разобрался?!

Неожиданно ловлю себя на мысли, что, кроме меня и Барсика, в квартире есть кто-то еще. На эту мысль меня наводит непонятный звук. Какое-то дребезжание! Жук не жук, муха не муха! Где-то рядом, но где, не пойму. «Трубку возьми, возьми трубку. Мать звонит!» — извещает мне мой телефон голосом попугая из спальни. Просто удивительно, как долго я не слышал звука своего мобильного. Наверное, часов десять. А этот сигнал я не слышал вообще уже, наверное, неделю. Больше того, как это не стыдно произносить, я вообще даже забыл, что у меня есть мать.

Иду к телефону, по пути прикидываю, с какой это стати она решила мне позвонить в такую рань. А часы показывали всего лишь двадцать три минуты девятого. Но никакого логичного объяснения, кроме «что-то случилось», не нашел.

— Да, мам! — произношу я, приложив трубку к уху, и слышу на другом конце тонкие всхлипы. — Что случилось?

— Графчик умер.

«Допельдон! — проносится в моей голове. — Вот, где Собака зарыта! Блин, накаркал! Ведь, честно, не хотел. Даже мыслей таких не было!» Но это я говорю про себя, вслух же я произношу совсем другое. Единственное, нормальное слово, которое я смог выдавить из себя, было:

— Когда?

— Да, не знаю, — хлюпает мать, — Я ему Граф, Граф, а он из будки не выходит. Лежит, и глаза стеклянные.

О смерти

И мне вдруг стало стыдно! Стыдно за то, что в тот момент, когда он умирал, один в своей конуре, я лежал дома и, скорее всего, думал о том, как удовлетворить свою разбушевавшуюся плоть.

Хотя, может быть, это произошло раньше, ведь если глаза уже остекленели, значит, он лежит так давно. Может быть, это произошло в тот момент, когда Марина прислала мне СМС. Вполне может быть. Какая разница! Я должен был быть в этот момент рядом с ним! Я должен был поддержать друга!

Стоп, блин, о ком это я? О старом псе, которому на роду было написано прожить не больше двенадцати лет! И который благополучно прожил весь отпущенный себе срок, не дожив до своего двенадцатилетия каких-то две недели.

Граф родился на месяц раньше сына. Сын — 1 октября, а Граф — 1 сентября. Они вошли в дом практически в один день. Сначала я забрал моего мальчика из роддома, а потом через несколько дней у подруги жены ощенилась сука, и одного щеночка как раз предложили нам взять. В подарок. Он был такой маленький, что легко умещался у меня на руке…

Я очнулся по дороге на дачу. От быстрой ходьбы сначала заныли голени и лодыжки, а потом закололо в боку. Пришлось остановиться, чтобы унять боль, а заодно и скинуть с себя груз нахлынувших воспоминаний.

За тридцать пять лет своей никчемной, в общем-то, жизни я на самом деле видел не так уж мало смертей. Друзья, родственники, сослуживцы. Один раз утопленника доставал из воды. И из них только, пожалуй, две оказали на меня какое-то влияние. Нет, не две. Три. Смерть моего деда, моей бабушки и вот сейчас смерть моего старого пса. Странно, да? Ежедневно, ежесекундно в мире умирает миллионы чьих-то близких и родственников. Очень часто не по своей воле. Про домашних животных вообще говорить не приходится. А тебя трогает только три чьих-то смерти?

Трогает! Именно трогает. Касается рукой. Холодной и чужой. И от этого сердце сразу сжимается в комочек. Наверное, поэтому о смерти никто старается не думать. Это очень неприятно, когда твое живое и горячее сердце вдруг замирает оттого, что к нему кто-то прикоснулся и превращается в маленький, еле дергающийся комочек, висящий на тоненьком тонюсеньком волоске жизни.

Первый раз я был еще совсем маленький. Мы приехали в деревню, в наш родовой дом, где в это время умирал мой дед. Но все родственники знали, что он умирал. Я же тогда был еще слишком мал для того, чтобы понимать, что такое смерть. Дед сидел на завалинке и ел огурец. Он вышел погреться на солнце. Вернее его вывели, погреться. В последний раз, наверное. Дед увидел меня, с хрустом откусил огурец и протянул кусок, который в руке, мне.

— На, ешь, если не брезгуешь?

Больше всего меня поразила именно последняя фраза: «Если не брезгуешь?» Огурец был вполне нормальный. Правда, со следами дедовых зубов, но почему я должен был брезговать? Ведь это был мой любимый дедушка. И я съел тот кусок огурца. Весь без остатка. Сказал: «Спасибо, деда, очень вкусно!» И побежал играть. Больше в тот день я к деду не подходил, а на утро его не стало. И если я когда-то вспоминаю про деда, то в первую очередь вспоминаю тот огурец, и смерть у меня всегда ассоциируется именно со свежим, хрустящим огурцом.

Второй раз смерть коснулась меня уже в сознательном возрасте. Только-только родился сын, а Граф маленьким щенком бегал по нашей ставшей совсем маленькой квартире. Занятый какими-то своими проблемами, я почти даже не заметил, как тихо умерла в своей комнате бабушка. Помню только, как ко мне зашел отец и сказал: «Все, она умерла!» И я даже сначала не понял, о ком идет речь. Переспросил: «Кто?» И я хорошо помню, как этот вопрос обидел отца. Ведь умерла его мать, а его сын переспрашивает, кто умер. По идее, мы должны были обняться, сказать друг другу: «Крепись! Все там будем!» Или что-то еще, что положено говорить в таком случае. Но ничего такого не было. Не помню, что было конкретно в тот момент. Наверное, мы прошли в комнату, где лежало тело. Но как оно выглядело я, честно говоря, не помню. Я не смотрел на него. Мне было, нет, нестрашно, неприятно смотреть на него, и именно поэтому я постоянно смотрел по углам комнаты, потому что где-то успел вычитать, что после смерти душа не отлетает далеко от тела, а находится здесь рядом в комнате и наблюдает за происходящим.