Донская повесть. Наташина жалость [Повести] - [67]

Приезжий молчал. Вертя цигарку, он искоса поглядывал на ребят, кривил в улыбке губы. В руке у него щелкнула модная автоматическая зажигалка с какими-то пружинками, крышечкой, и ребята от восхищения все разом ахнули, и даже глаза у иных засверкали.

— Хороша бензиночка! А? — сказал приезжий и подмигнул ребятам.

Знакомая речь, знакомый вид, знакомые повадки — все это ободрило ребят, и они придвинулись уже поближе, вплотную.

— А ты, дяденька, чей? — несмело спросил кто-то из заднего ряда. — Чей ты есть?

— Свой.

— Свой?.. А машина чья?

— А к кому приехал?

— К себе приехал… Домой.

— Хм, а мы думали…

— А где он, ваш дом?

— Дом-то? Найдем. Найдем свой дом… Теперь-то уж мы найде-ем!

Последнее слово приезжий процедил сквозь зубы, со злобой, и ребята притихли: непонятно было, почему дяденька вдруг обозлился и что значит «найдем».

Через площадь в это время, постукивая палкой, ковылял старик Селезнев, известный тем, что был самым древним человеком в хуторе, и еще тем, что с некоторого времени стал заметно слабоват на память.

Приезжий внимательно и с удивлением осмотрел его от серых подшитых валенок до изношенной, потерявшей цвет папахи и крикнул:

— Дед Михей! Все прыгаешь? Здорово!

Тот остановился, положил на конец палки скрещенные сухонькие, в узлах синих жил руки, оперся о них подбородком и уставился на приезжего. Тусклыми, еле зрячими глазами глядел долго, до слез и, вздохнув, сокрушенно сказал:

— Никак не признаю, голубок. Дела-то какие! Нет, не признаю, извиняй.

— Капитона Ветрова помнишь, дед?

— Ась? Капитона Максимыча? Мельника?

— Ну да, мельника. Помнишь? А я сын его, Тихон.

— И не знаю, голубок, извиняй. Стало быть, Капитона Максимыча… Давненько уж что-то я не вижу его. Знавал, знавал. А вы что же — на побывку? Аль совсем?

— На побывку, дед, — тая ухмылку, сказал Тихон.

— То-то, я смотрю… Ну, а этих супостатов-то, германов, скоро, что ли, наши образумят? Ведь эка беда! Пол-России-матушки полонили. Где это видано?

Тихон свел брови и промолчал.

— Внучков моих Тимку иль Данилу нигде там, на фронте, не встречал? Проводили о прошлый год — и ровно не было их. А ведь четверо мал мала меньше у Данилки-то.

— Нет, дед Михей, не встречал, не приходилось, — сказал Тихон нехотя и нагнулся за мешком.

Он уже шагнул было, вскинув мешок на плечо, но вот взгляд его упал на одного из расступившихся пареньков, и Тихон в изумлении остановился: перед ним была точная копия его недруга Сергея. Личико у этого широкоплечего с крутым затылком мальца лет семи хоть и было худенькое, бледное, как видно, после болезни, но все же весь отцовский склад в нем повторился отчетливо.

— Тебя как зовут, мальчик? — спросил Тихон, не сводя глаз с паренька.

— Ленька, — ответил тот и попятился, смущенно спрятался за приятелей.

— Алексей, стало быть. А чей ты? По прозвищу как? Тот молчал.

— Как маму-то зовут?

— Годунихин он, тетки Наташки, — подсказал передний паренек, повзрослее.

— Тетки Наташки? — переспросил Тихон, и вдруг его выбритое скуластое лицо начало суроветь. — Так… — сказал он после короткого молчания. — Та-ак. Годунихин, значит. А отец дома?

— Нет. Отца его нет дома. На войне он, дядя Сергей.

— На войне?.. Угу. А мать дома?

— Мать, тетя Наташа, дома. Она дома. Хотела уехать, да не уехала. Вот он как раз расхворался. Мышиный тиф. У нас, дядя, в улице все кошки передохли. Остался один корноухий кот у Селезневых, старый-престарый. А он лежал пластом, но ничего. — Веснушчатый крепыш, с явным удовольствием выказав такую осведомленность, кивнул при этом на Леньку.

— Ишь ты, пластом! И кошки передохли! — притворно удивился Тихон. — А куда же она, тетя Наташа, хотела уехать?

— Да туда, куда и все, — крепыш неопределенно повел рукой. — Скотину колхозную хотела гнать.

— Во-он что. Без нее, значит, угнали! А где же она живет?

— Кто? Тетя-то Наташа? А вон там, в большом доме, колхозном, — подсказывал все тот же паренек и хотел было в свою очередь спросить: как же он, дядя Тихон, тутошний, а не знает, кто где живет? Но не решился: дядя этот становился все более неприветливым, хмурым.

Всем гуртом ребята двинулись за ним, толкаясь с боков и спереди, но он, уже потеряв, как видно, к ребятам всякий интерес, сердито прицыкнул, и они один по одному отстали.

XIV

Жильцы колхозного дома, готовясь к очередной тяжелой ночи, заканчивали последние на сегодня дела по хозяйству.

Раньше, до нашествия немцев, в этом доме было три семьи. А теперь, когда семья бригадира Курдюмова целиком выехала с хуторским обозом, остались Годуны и пожилая жена фронтовика Авдотья Манскова с дочками, одна из которых, Люба, была уже взрослой, невестой.

Наташа с Любой доили во дворе коров, а старик Годун возился с телятами и овцами, загоняя их в рубленый сарай, куда, за перегородку, введут потом и коров. Весь скот они стали теснить в этом небольшом, но довольно-таки надежном сарае недавно, с того времени, как волки — четвероногие и «рукастые» — расшалились так, что уже остервенели, никакого удержу им не стало, И люди начали прятать скот на ночь в сенях, а то и в хатах.

В воротах появился Ленька, только что возвратившийся с улицы. Прижимаясь к завальне, он хотел было проскользнуть незаметно — всегда этот дед ругается, когда запоздаешь. Но Годун увидел его, забурчал: