Донкихоты Вселенной. Роман 2-х книгах - [129]

Кашоний, подбирая полы огненной мантии, со вздохом забрался в карету. Шестерка запряженных попарно цугом лошадей рванула с места. Огромные колеса двинулись, с грохотом разбрызгивая свежие лужи и давя хрустящий оброненный подводами хворост для костра.

Кашоний сидел, сжавшись в алый комочек. Он мысленно представлял себе пронизывающий, обладающий сказочной силой взгляд папия и слышал его нарочито негромкий голос, от которого стыла кровь и люди теряли сознание.

— Как ты мог, лукавый судья, меч церкви, признать посланную самим Сатаной ведьму святой? Как осмелился осквернить Ремльской собор мессой, пусть и малой, в честь нечестивой?

Чем ответить И Скалию? Что разъяренная толпа могла растерзать судью за вынесенный им единственно возможный приговор — костер за «колдовские» военные успехи? Не сделай он этого, возмездие И Скалия не замедлило бы. Недаром не доверяющий никому папий перед отъездом Кашония бросил сестру его и двух братьев в казематы СС увещевания с обвинением в общении с Сатаной. Пока Кашоний бездумно служит папию, его близкие, «ведьма, колдун и адхимик», будут лишь томиться в заточении, не подвергаясь костоломному «увещеванию». Но не угоди он папию, и костер вместо одной жертвы в Ремле примет три в Святикане. За последнее время именем И Скалия сожжено до ста тысяч невинных женщин, под пыткой признавших себя «ведьмами».

Чего же ждать Кашонию? И он с содроганием еще больше сжался в комок.

Но в этом комочке неистово билась мысль. Кашоний решил бороться хоть с небом, спасая себя и родных.

Мало быть уверенным, что не могла Дева без помощи небесной вырваться из пламени костра, надо еще убедить в этом папия, использовать некоторые его слабости, подмеченные Кашонием.

Не зря папий выбросил из своего звания, унаследованного от предшественников — «наместник первоапостола всевышнего на Землии» — одно только слово — и титул папия зазвучал как «наместник всевышнего на Землии». Вот тогда и заклубился фимиам лести и восхваления, тогда и стал И Скалий Великопастырем всех времен и народов, отнюдь не отвергая все новые и новые изъявления всеобщей любви (и страха).

Появились и золотые статуи живого наместника, одну из которых вез с собой Кашоний, как символ папийского «святосудия».

Кашоний безоговорочно верил во всевышнего и полагал, что наместник всевышнего безусловно должен уже знать о «Ремльском чуде», слыша трубный глас ангелов в облаках. Если же И Скалий не знает об этом, то он, подобно прежним папиям, всего лишь наместник первоапостола.

Постоянно приглядываясь к Великопастырю, Кашоний заметил, каково воздействие на него и безудержных восхвалений, и собственной его жесткости, равно не знающих предела. То и другое, как воздух для дыхания, требовалось болезненной натуре И Скалия. Он с наслаждением вдыхал фимиам и смаковал людские страдания. Ведь от папия, всегда скупого на слова, услышал Кашоний однажды «откровение»: «Жестокость отнюдь не порождение Зла, а сама сущность всевышнего, создавшего мир людей и тварей, кои по воле его поедают друг друга (и добрияне тоже, если не в прямом, то в переносном смысле!). Каждого ждет жестокая смерть с жестоким ее ожиданием и жестоким горем близких. Да и вся жизнь человеческая — соприкосновение с жестокостью, каковую признать надобно как само проявление жизни и, стало быть, Добра».

Так не хотел ли папий «откровением» своим походить на самого всевышнего, — размышлял Кашоний, — а если так, то не помочь ли затуманенному этим стремлением рассудку и не попробовать ли убрать еще одно слово из Святиканского титула?

Болезни мозга причудливы. Сколько несчастных воображают себя прославленными полководцами или великомучениками, а то и неодушевленными предметами!.. Так пусть зовется он не наместником всевышнего, а самим всевышним, сошедшим в созданный им мир[30].

И дерзкий план постепенно созревал в голове Кашония под мерный стук колес и топот скачущих рядом лошадей.

Исполнение этого плана Кашоний ставил в зависимость от того, знает или не знает И Скалий о «Ремльском чуде».

Во время ночевки папиец не выходил из кареты, изредка забываясь тревожным сном.

Когда Кашоний шел по знакомым роскошным залам Святикана к И Скалию, то едва мог унять дрожь в коленях, ноги подкашивались, во рту пересохло.

Задерживая дыхание, он твердил себе, что должен избежать взгляда И Скалия, от которого люди цепенели, погружаясь в сон, теряя волю и выполняя любое приказание, а паралитики, склонные к истерии и припадкам, поднимались вдруг на ноги, исцелялись.

Говорят, папий, еще в бытность свою Горным рыцарем, прославился среди опекаемых им людей своим подчиняющим себе и исцеляющим взглядом.

Чтобы не встретиться глазами с папием, Кашоний пал ниц, едва переступив порог папийских покоев.

И Скалий презрительно молвил:

— Что ползаешь ты по полу, как пресмыкающееся, судья святой нашей церкви? Покарал ли ты данным тебе правом Верховного слуги Святой Службы увещевания ведьму, чью колдовскую силу использовал мерзкий вероотступник Мартий Лютый?

«Должно быть, Великопастырь ничего не знает», — мелькнуло в мыслях у Кашония, и он подобострастно произнес:

— О безмерный в делах земных и небесных Владыка всего сущего, пребывающий на Землии! Несомненно, ангелы-вестники уже возвестили о вознесении святой Девы Надежанны к подножию Твоего небесного трона.