Дондог - [32]

Такою, почтительной и прекрасной, она и держалась перед всадником, стараясь сохранить безмятежную мину, несмотря на одышку и смрадное злопыхательство кобылы.

Стражник не разжимал зубов. Он понудил свою лошадь прижаться боком к порталу. При таком положении Габриэла Бруна могла сдвинуться только внутрь завода, через проем, в который она не имела никакого желания проскальзывать. Он не опустил на нее взгляд, он продолжал делать вид, будто здесь один и остановился по случайности. Габриэла Бруна ощущала его озлобленность, его враждебность. Животина же двигалась, нервно попирала копытами землю, цокала ими о рельсы. Совсем небольшое расстояние отделяло молодую женщину и от подрагивающего портала, и от покрытого потом крупа, от блестящего сапога, в который были заправлены украшенные алым лампасом галифе из синего, пропахшего ваксой и казармой сукна.

Мужчина, судя по всему, вынашивал коварные и опасные мысли. Следовало как можно скорее прервать их течение.

Габриэла подняла голову.

— Меня ждут на заводе Васильева, — сказала она по-русски. — Я знаю его владельца. Я у него живу. Воспитываю его детей.

Мужчина повел подбородком. Возможно, выразил свое мнение, возможно, что-то отвлекло его где-то на уровне шеи — насекомое, жесткая нитка в ткани, головка чирья. У него было грубое лицо, которое с трудом прочитывалось в контровом освещении, с выдубленной солнцем кожей и раскосыми глазами, выдававшими его сибирское или монгольское происхождение. Ничего особенного, по правде говоря, на этой вполне заурядной физиономии не проявлялось, ничего особо запоминающегося, разве что, под челюстью, несколько омерзительных сантиметров розового шрама.

Продолжая говорить, Габриэла Бруна изучала его взглядом. Позади почти сомкнутых век тлела злобная воля.

— Васильев, — гнула она свое. — Промышленник.

Всадник не отвечал. Возможно, он плохо понимал по-русски. Казалось, он прислушивается к далекой канонаде. Габриэла Бруна обдумывала, как сформулировать следующую фразу, когда он наконец оживился. Он отдал указания каурке, диктуя ей руками и коленями, какие действия предпринять. Зверюга вдруг вздыбилась над Габриэлой Бруной угрожающей горой разгоряченной плоти. Она трясла своей длинной головой затронутого психозом животного, она содрогалась, она напирала боком. Она оттесняла Габриэлу Бруну к порталу. Внезапно молодая женщина оказалась прижата К «ДА ЗДРАВСТВУЕТ ИНТЕРНАЦИОНАЛ!». От напора проем расширился. Вновь запричитали петли, возопил на утрамбованной земле ролик.

И Габриэла Бруна оказалась на заводской территории.

За нею надвинулась умело направляемая каурая масса и, трепещущая, внушительная, обогнула ее, вынуждая отступить за створку портала. Всадник не медля, словно речь шла о самой обычной операции, затворил за собою левой рукой и ногой перекатную створку. Габриэле Бруне пришлось попятиться, и, чтобы избежать прикосновения к рыжеватой испарине животного, она снова прислонилась к металлической поверхности. Она знала, что пачкается в ржавчине и пыли.

Они находились во дворе, ограниченном с юга конюшней, а с запада высокими, с дверьми нараспашку, строениями, не иначе цехами. На виду не было никого из рабочих. Рельсы вели к козловому крану и уходили во второй двор, от которого угадывались только две покоящиеся на бетонных опорах цистерны. Солнце утюжило это пустынное место с пыльной беспощадностью, наводило ужас на шиферные крыши построек, стены из темного кирпича. Повсюду пробивались пучки пошедших в семя растений, особливой, уродливой травы.

Кобыла фыркнула. Уже целую минуту Габриэла Бруна в предчувствии беды не могла отвести взгляд от ее выпученных глаз, в которых блуждало безумие.

— Мне нужно в литейню, — сказала она, обуздывая поднимающееся негодование. — Меня ждет Васильев.

Она жалела о том, что подалась под напором кобылы и всадника. Пространство вокруг нее сузилось. Ей приходилось жаться в неприглядном коридоре, между ржавым железом и зверюгой, чей запах и жар вызывали у нее отвращение.

Что до мужчины, тот хранил молчание. Ни слова не говоря, он вынудил Габриэлу Бруну отступить вдоль портала, затем вдоль стены. Она не сопротивлялась, не желая, чтобы ее опрокинула громада мышц и пышущей потом кожи. Она прошла по подорожнику, лопухам, пару раз по крапиве. На ней была юбка из синего ситца в черный цветочек и, под бархатной жилеткой, вышитая белая блузка с длинными рукавами, правый локоть которой терся по кирпичу, иногда и плечо. Она гробила свою одежду.

Хотя всадник постоянно маневрировал, чтобы не пустить ее во двор, он продолжал делать вид, что не обращает на нее никакого внимания. У него, казалось, были совсем иные интересы. Так, например, он с большим вниманием следил за перепалкой трех воронов, которые намеревались усесться на крышу конюшни и задирали друг друга, клювы полны поношений.

— Я хочу поговорить с офицером, — сказала Габриэла Бруна и отказалась идти дальше.

Всадник не принял эту несвоевременную остановку и оттеснил ее еще на пять-шесть шагов, потом вынудил податься еще на пару метров, потом еще на метр. Она оступилась, схватилась за стену, ободрав руку. Габриэла Бруна пыталась сохранить хладнокровие. Уворачивалась от головы, которая раскачивалась в ее направлении, от слюны и пены каурки, ее отвратительной одышки, равно как и от стального стремени, которое то и дело, словно по недосмотру, задевало, стоило ей упереться, ее руку.