Дон Жуан - [85]

Как змей бумажный в небе голубом.

А для чего, вы спросите, — для славы?

Нет! Просто для ребяческой забавы.

9

Огромный мир за мной и предо мной,

И пройдено немалое пространство;

Я знал и пылкой молодости зной,

И ветреных страстей непостоянство.

Неразделим со славою земной

Глас отрицанья, зависти и чванства.

Когда-то славой тешился и я,

Да муза неуживчива моя.

10

Поссорился я с тем и с этим светом

И, стало быть, попам не угодил:

Их обличенья, грозные запреты

Мой вольный стих навлек и заслужил.

В неделю раз бываю я поэтом

Тогда строчу стихи по мере сил;

Но прежде я писал от страстной муки

Теперь писать приходится от скуки.

11

Так для чего же книги издавать,

Когда не веришь славе и доходу?

А для чего, скажите мне, читать,

Играть, гулять, придерживаться моды?

Нам это позволит забывать

Тревоги и ничтожные невзгоды:

Я что ни напишу, тотчас же рад

Пустить по воле ветра наугад.

12

Когда б я был уверен в одобренье,

Ни строчки новой я б не сочинил;

Да, несмотря на битвы и лишенья,

Я милым Девяти не изменил!

Такое состоянье, без сомненья,

Любой игрок отлично б оценил;

Успех и неудача, всякий знает,

В нас равное волненье вызывают.

13

Притом не любит выдумок пустых

Взыскательная муза — и не диво,

Что говорить о действиях людских

Она всегда старается правдиво

И славу оставляет для других,

Давно привычных к лжи красноречивой;

Излишнюю правдивость с давних пор

Поэтам ставить принято в укор.

14

Отличных тем на свете очень много

Любовь, гроза, война, вершины гор!

Ошибки, обсуждаемые строго,

И общества критический обзор

Вот истинно широкая дорога,

Для чувства и для разума простор.

Знай сочиняй! Октавы, может статься,

Хотя бы на оклейку пригодятся.

15

Я говорить хочу на этот раз

О той весьма приятной части света,

Где все на первый взгляд прельщает нас

Брильянты, горностаи и банкеты;

Но это «все» — обман ушей и глаз,

На деле ж в «том храме этикета,

В однообразной, скучной пустоте,

Простора нет их мысли, ни мечте.

16

Нет живости в их праздном оживленье,

Остроты их весьма неглубоки,

Ничтожны их проступки, преступленья,

Покрыты лаком мелкие грешки,

Неискренни их страсти и волненья,

И даже их страданья-пустяки;

Их внешние и внутренние свойства

Весьма однообразного устройства.

17

Они уподобляются порой

Солдатам после пышного парада,

Которые ломают четкий строй,

Пресытясь пестрым блеском маскарада.

Конечно можно тешиться игрой,

Но зов приличий забывать не надо,

И вновь они проводят дни свои

В раю забав и праздного „ennui“.

18

Когда мы отлюбили, отыграли,

Отслушали сенаторские речи,

Отнаряжались, отголосовали,

Отпраздновали проводы и встречи,

Когда для нас на балах отблистали

Красавиц ослепительные плечи,

Нам — ci-devant jeunes hommes[80] — судьба скучать,

Но в скучном свете все-таки торчать.

19

Я очень часто жалобы слыхал,

Что нашего beau monde'a, то есть „света“,

Как следует никто не описал:

Лишь сплетнями питаются поэты,

Которые швейцар пересказал

(И то за чаевые, по секрету),

Да тем, что слышал выездной лакей

От камеристки барыни своей.

20

Но ныне все поэты стали вхожи

В beau monde и там приобрели влиянье,

А те, кто посмелей и помоложе,

Завоевали прочное признанье.

Теперь портреты каждого вельможи

И светских происшествий описанья

Верны, поскольку нам рисуют в них

Писатели почти себя самих!

21

„Haud ignara loquor“;[81] вот „Nugae, guarum

Pars parva fui“,[82] право, легче мне

Рассказывать в октавах с должным жаром

О бурях, о гареме, о войне!

Я дорожу моим свободным даром

И принимаю формулу вполне:

„Vetado Cereris sacrum qui vulgarit“[83]

(Высоких истин низкий ум не варит).

22

Я не хочу, чтоб и меня увлек

Тот идеал, излишне отвлеченный,

Который от реальности далек,

Как наш отважный Парри от Ясона.

И без того мой замысел глубок;

Такую широту диапазона

Непосвященным трудно, может быть,

Как следует понять и полюбить.

23

Увы! Миры к погибели стремятся,

А женщина, сгубившая нас всех,

До сей поры не в силах отказаться

От этих легкомысленных утех!

Быть жертвою, страдать и унижаться

Она обречена за этот грех;

Досталось ей в удел деторожденье,

Как нам бритье — за наши прегрешенья!

24

Бритье, увы! Бритье — жестокий бич

Весь род мужской бритьем порабощен

Но как страданья женщины постичь?

О ней мужчина, если он влюблен,

Твердит эгоистическую дичь!

Смотрите-ка, за что мы ценим жен?

Зачем нужны их красота и грация?

Лишь для того, чтоб умножалась нация.

25

В призванье няньки счастье, правда, есть,

Но есть свои тревоги в каждом деле.

Подружек зависть и соперниц лесть

Подстерегают женщин с колыбели;

А там, глядишь, пришла пора отцвесть

И золотые цепи потускнели,

А впрочем, можно их самих спросить

Приятно ли им женщинами быть.

26

Мы все под властью юбки с юных лет,

К чему искать иллюзии свободы!

Из-под нее приходим мы на свет

Для радости и для мирской невзгоды,

От щуки карасю спасенья нет

Я чту и юбку, и закон природы;

Будь из атласа, будь из полотна,

Хранит величье символа она.

27

В невинные восторженные лета

Я уважал и даже обожал

Сию святую тайну туалета,

Скрывающую милый идеал.

Так око вдохновенное поэта

Провидит в ножнах блещущий кинжал,

В конверте под печатью — мир блаженства,

Под линиями платья — совершенство!

28

Когда сирокко гонит облака,

Дождливую сгущая атмосферу,

И старчески морщинится река,

И море мутно-пенистое серо,