Дон-Карлос, инфант Испанский - [5]

Сопоставляя сцену Саладина съ рыцаремъ въ "Натанѣ" Лессинга со сценою между Позой и Филиппомъ y Шиллера, Миноръ указываетъ, что съ точки зрѣнія чисто драматической обѣ онѣ представляются какъ бы излишними: "въ одномъ случаѣ сцена превращается въ канцелярію, въ другомъ театръ становится парламентомъ". Онъ объясняетъ ихъ возникновеніе тѣмъ обстоятельствомъ, что авторы, т. е. Лессингъ и Шиллеръ, временно отстранились отъ театра: Лессингъ весь отдался изученію богословія и создалъ "Натана" подъ впечатлѣніемъ своихъ книжныхъ занятій; Шиллеръ, разойдясь съ Дальбергомъ, также временно удалился отъ непосредственнаго отношенія къ театру, и только этимъ, по мнѣнію Минора, объясняется, что онъ "прервалъ естественный ходъ дѣйствія и пожертвовалъ имъ для того, чтобы отдаться своему энтузіазму къ высокимъ идеямъ просвѣщеннаго вѣка" (571). Тотъ же Шиллеръ, однако, высказалъ упрекъ Лессингу, что въ "Натанѣ" онъ забылъ наставленія своей "Драматургіи": драматическій писатель, какъ училъ Лессингъ, не долженъ пользоваться формой трагедіи ни для какой иной посторонней цѣли. Лессингъ не соблюлъ этого правила въ "Натанѣ", но и Шиллеръ, какъ оказалось, въ равной мѣрѣ погрѣшилъ въ "Донъ Карлосѣ" противъ задачъ чистаго искусства: упрекъ "Натану" являлся косвеннымъ упрекомъ и противъ его собственнаго произведенія. Шиллеръ это почувствовалъ и потихоньку вычеркнулъ свое возраженіе Лессингу, которое онъ сперва помѣстилъ въ "Таліи", въ видѣ подстрочнаго примѣчанія ко второму акту "Донъ Карлоса". Въ то же время Шиллеръ настаивалъ на томъ соображеніи, что его драма не предназначена для театра [5] . Онъ возстаетъ противъ ограниченій, налагаемыхъ внѣшними условіями сценическаго представленія, и видитъ задачу поэта въ томъ лишь, чтобы достичь высшаго воздѣйствія, которое только можно себѣ представить. Если это «высшее воздѣйствіе» достижимо въ предѣлахъ даннаго рода литературы, то требованія относительнаго и абсолютнаго совершенства совпадаютъ: Если-же однимъ (изъ этихъ категорій) надо пожертвовать, то жертва родомъ – наименьшая. И Шиллеръ смѣло пожертвовалъ «родомъ», a также пожертвовалъ и нѣкоторыми требованіями формы и, наперекоръ девизу классическаго искусства, по которому форма и содержаніе представляются какъ бы неотдѣлимыми, онъ отдалъ перевѣсъ содержанію, повидимому усумнился въ возможности абсолютнаго совершенства формы, которая всегда является лишь условнымъ и неполнымъ выраженіемъ внутренняго содержанія. Въ одной сценѣ изъ «Донъ Карлоса», впослѣдствіи выпущенной авторомъ, Шиллеръ помѣстилъ слѣдующія строки:

Schlimm, das der Gedanke

Erst in die Elemente trokner Silben

Zersplittern muss, die Seele zum Gerippe

Verdorren muss, derSeelezu erscheinen [6] .

Это замѣчаніе весьма подходитъ и къ внѣшней исторіи произведенія поэта, въ которомъ думы, чувства и настроенія зарождались съ такой интенсивностью, что не укладывались въ «сухіе слоги», изъ которыхъ составляются слова, не поддавались «расчлененію» для того, чтобы найти себѣ подходящее выраженіе. Такъ Лермонтовъ юношей писалъ:

Холодной буквой трудно объяснить

Боренье думъ.

Шиллеръ одинъ изъ первыхъ поэтовъ новѣйшей эпохи ощутилъ этотъ разладъ между формой и содержаніемъ, которое не умѣщалось въ опредѣленныя рамки. Онъ былъ иниціаторомъ новой формы драмы и стремился подчинить форму содержанію, но не достигъ законченности формы потому, что содержаніе представлялось слишкомъ живымъ, колеблющимся, захватывающимъ сокровенныя думы и чувства поэта, который хотѣлъ бы «сказаться безъ словъ» и не могъ сразу обнять все сложное содержаніе, которое въ немъ накоплялось по мѣрѣ того, какъ онъ вдумывался въ намѣченный сюжетъ.

Мы назвали исторію возникновенія "Донъ Карлоса" поучительной: дѣйствительно она представляется таковой, если принять во вниманіе тотъ процессъ ассоціаціи мыслей, которыя постепенно возникали въ авторѣ, наперекоръ его первоначальному желанію ограничить свою задачу. Не слѣдуетъ упускать изъ виду, что стройная законченность французскихъ классическихъ трагедій, на которыя Виландъ указывалъ какъ на образцы, достойные подражанія, въ значительной мѣрѣ была обусловлена тѣмъ, что изображались отдѣльныя чувства, одна страсть, одинъ душевный кризисъ, одна борьба двухъ противоположныхъ стремленій. Такое выдѣленіе отдѣльныхъ моментовъ психической жизни человѣка во многомъ облегчало задачу поэта для достиженія искомой гармоніи формы и содержанія, при наивозможной полнотѣ и совершенствѣ формы. Простыя чувства выражались проще. Но законно ли такое расчлененіе внутренней жизни человѣка? Вправѣ ли мы останавливаться лишь на разсмотрѣніи изолированныхъ чувствъ? Гдѣ грань между индивидуальной жизнью и областью общественныхъ интересовъ? Мы видѣли, что Шиллеръ сперва попробовалъ установить эту грань и хотѣлъ представить "семейную картину" безъ политики. Однако, обойти вопросы общественности ему не удалось: жизнь каждаго отдѣльнаго человѣка представилась ему въ слишкомъ тѣсной связи съ условіями общественной организаціи и образъ дѣйствія каждаго лица въ зависимости отъ того или другого усвоеннаго имъ міросозерцанія. Изображеніе отдѣльныхъ чувствъ приводило къ раскрытію основныхъ принциповъ, которыми человѣкъ руководствуется въ жизни; "семейная картина" неизбѣжно, съ точки зрѣнія Шиллера, должна была обратиться въ общую картину эпохи, и прошлое рисовалось въ борьбѣ съ настоящимъ, которое было озарено просвѣтами на будущее. Пожертвовавъ "классической", но все же условной законченностью формы, Шиллеръ раскрылъ намъ то высшее, идеальное содержаніе духовной жизни человѣка, которое безконечно по своей сущности и приводитъ къ основнымъ проблемамъ добра и правды.