Домзак - [9]

Иногда же он без всякой цели гонял на подаренном дедом мощном мотоцикле по шатовским окрестностям, выбирая дороги погаже или и вовсе забираясь в район песчаных холмов за рекой. Здесь вполне можно было свернуть шею, и Майя Михайловна нервничала, беспокоясь за сына-сумасброда и шестнадцатилетнюю Оливию, составлявшую ему компанию в гонках на выживание. Обхватив Байрона руками покрепче, девушка прижималась к нему своими твердыми большими грудями и громко стонала, когда мотоцикл с нарастающим воем проваливался в песчаную ямину, из которой по кривой, срывая пласты песка вперемешку с лепешками мха, вылетал на сыпучий гребень. Тут Байрон притормаживал. "Страшно?" "Оргазм!" кричала в ответ Оливия. И они снова срывались вниз - на этот раз в ложбину, дно которой поросло плесневелой травкой и хлипкими кустиками черной ольхи. "У-у-у! - стонала девушка. - Газу! Газу!" И они на всем газу вылетали в поле, посреди которого высилась столетняя липа с огромным дуплом, в котором могли уместиться пять человек и собака. "Почему собака? - спросила Оливия, задыхаясь, когда они, оставив мотоцикл снаружи, спрятались в дупле от внезапно обрушившегося ливня. - И разве липы живут до ста лет?" "Реже редкого, - ответил Байрон, рывком снимая рубашку через голову. - Если стоят в одиночку среди поля, как эта. А вообще-то жизни липовой - лет тридцать-пятьдесят". "Отвернись, - сквозь зубы велела Оливия. - Я тоже хочу разнагишаться. Раз, два, три!" Байрон и не подумал отворачиваться. Они поцеловались. "Только не откуси мне язык, - пробормотала Оливия, опускаясь на слой сухой теплой трухи и не выпуская его руки. - Чур я сверху..." Когда они, потные и с ног до головы вывалявшиеся в древесной трухе, в унисон замычали и Оливия вытолкнула из пересохшего разверстого рта: "Еще раз!", вдруг все вокруг потемнело, а через мгновение осветилось ослепительно-голубым светом. Раздался оглушительный треск, и они потеряли сознание. Очнувшийся первым Байрон вытащил Оливию из-под навала веток. Правое плечо ее было обожжено. Он дал ей пощечину - девушка открыла глаза. "Молния! - закричал он. - В нас попала молния!" "А я думала, это такой оргазм, - еле ворочая языком, выговорила она. - Настоящий". Он разгреб ветки, отыскал обе рубашки, кое-как одел Оливию, усадил ее на мотоцикл, отброшенный ударом молнии в поле, но неповрежденный, и, вырулив на глухое шоссе, отвез ее в больницу. Позвонил домой. Через полчаса примчалась на машине Майя Михайловна. "Ничего страшного, - успокоил ее врач. - Молния добралась до нее самым кончиком. Ожог плюс шок. Повязку мы наложили, сделали укол - часа через два она проснется". Мать обернулась к Байрону. "На ней твоя рубашка". "Перепутал в суматохе, - спокойно ответил сын. - Ты сама ее заберешь или мне дождаться?" Его отправили домой. Оливии было строго-настрого заказаны мотоциклетные прогулки. А Байрон через два дня уехал в Москву: отпуск закончился.

На исходе следующего года началась Первая чеченская война, завершившаяся для Байрона производством в майоры и новой попыткой наладить семейную жизнь, которая, однако, продлилась лишь одиннадцать месяцев.

Оливия же, едва закончив среднюю школу, вышла замуж за мастера с трикотажной фабрики - Михаила Звонарева, известного весельчака и выпивоху. Родители были против, но девушка и слышать ничего не желала. Когда же в дело вмешался старик Тавлинский, она ему прямо сказала: "Отец мне не указ, потому что пьяницы мне вообще не указ (к тому времени дядя Ваня, слезший с таблеток, на которые подсел в тюрьме, стал пить тихим бесконечным запоем). Мать - тоже. На старости лет пошла в монахини, а в молодости - весь город знает - чего только не вытворяла. Если же правда, что вы мой отец, то в таком случае вы мне и подавно нет никто и звать никак: тайком сблудовали, а от дочери - отказались". И в завершение разговора заявила, что беременна. Сыграли свадьбу, и вскоре в положенный срок Оливия родила мальчика, умершего почти тотчас: у него не было черепной коробки и части мозга (акрания и гемицефалия, как было записано в медицинском заключении). "Скорее всего, сказал доктор Лудинг несостоявшейся матери, - это результат генетического нарушения. Наследственность. В семье Тавлинских никаких отклонений не было: Лудинги наблюдают их больше ста лет, так что вы уж мне поверьте. Насчет же Звонаревых не могу сказать - они в Шатове после войны появились. Надо бы поинтересоваться, да вот захотят ли отвечать - вопрос..." Оливия заплакала без слез: "Какая у них может быть наследственность, если они из поколения в поколение всю свою генетику пропивали".

Муж встретил ее из больницы пьяный, со слезами на глазах, но Оливия слезам не поверила - жестоко избила полубесчувственного Михаила скалкой и не пустила под одеяло. Наутро муж похмелился и прибил ее так, что она две недели не выходила из дому, стыдясь показываться на людях с синяками под глазами. Развернулась война, прерывавшаяся редкими и краткими перемириями. Оливия спасалась учебой в финансово-экономическом колледже, задерживаясь на занятиях допоздна, чтобы по возвращении домой - а жили молодые в Домзаке рухнуть без сил рядом с пьяным мужем, глотнуть снотворного, которым ее тайно снабжала Майя Михайловна, и обесчувстветь до рассвета. Дело шло к разводу, но помешал случай. Однажды во время пьяной драки молодые выбежали на галерею второго этажа, Оливия увернулась от удара, пихнула Михаила обеими руками в грудь, и тот, перевалившись через перила, упал спиной на булыжник, которым был вымощен двор Домзака. В больнице он провел два месяца под капельницей, пока спинномозговая жидкость не приобрела естественный цвет и прозрачность, однако из больницы Оливия вывезла его в инвалидной коляске: у Михаила отнялись ноги. "Сука, - сказала пьяная свекровь, потрясая двустволкой. Теперь слушай мою команду: если увижу, что ты его обижаешь, пристрелю. А вернется младший из Чечни, он тебе за Мишку отомстит по полной программе". Оливия словно окаменела. Она по-прежнему училась в колледже, но теперь не задерживалась на занятиях: дома ждали муж-инвалид, свекровь да вернувшийся с армейской службы Виктор Звонарев. К измученной красивой золовке он отнесся сдержанно, чтобы не сказать - сочувственно. Правда, однажды все же высказался: "Брат для меня всю жизнь вместо отца был. Пример для подражания, герой и все такое. А теперь он полузверь-получеловек, и это случилось не без твоего участия. Ты скажешь: он виноват, пьяница одичавший, и мне тут возразить нечего. Но все равно он моим родным братом был и останется, Оливия. Обижать я тебя не стану и другим не позволю, но привета от меня не жди". Этот жилистый ловкий парень с суженными, как от нестихающей боли, глазами, цыкнув на мать, установил новый порядок: по субботам и воскресеньям брал на себя все заботы о вечно пьяненьком брате-инвалиде, отпуская Оливию к родным. В доме Тавлинских она отсыпалась, нормально ела, вечерами сидела с Майей Михайловной и Андреем Григорьевичем у камина в большой гостиной, потягивая через соломинку простенький коктейль собственного изобретения душистый самогон пополам с соком красного винограда. Старик, поглядывая на нее, думал о чем-то. Майя Михайловна гладила ее плечи, ноги, грудь - так они и засыпали обнявшись в гостиной на широком диване.