Домзак - [3]

Байрон, не спуская взгляда со старика, налил ему в стакан самогонки.

- Сейчас ты, наверное, можешь сказать, были ли среди заключенных родители бабушки... твоей жены...

- Они провели в Домзаке дней пять, не больше. Их увезли задолго до войны.

В большой комнате было тепло: в огромном камине горели толстенные дубовые и березовые плахи. Бра на стенах и расставленные полукругом торшеры под палевыми абажурами ярко освещали зальчик с низким столом, за которым устроились в креслах дед и внук Тавлинские, две широкие тахты, крытые клетчатыми пледами, и узкий журнальный столик в дальнем углу, заваленный бумагами. Деревянная лестница с широкими перилами, изогнутая дугой, вела на второй этаж, где в углу, под скатом крыши, помещалась старикова кровать с тумбочкой у изголовья. Между тумбочкой и кроватью - Байрон знал это - был спрятан топор с широким лезвием на длинной рукояти. Когда однажды он спросил деда, зачем ему тут топор, тот с обычной своей невыразительной улыбкой ответил: "Это на случай, если я вдруг новой жизни вздумаю возжелать. А как на Руси новую жизнь начинают? Родных - топором, дом - поджечь да и утечь в ночь, вручив судьбу Богу". Шутки у него были такие. А может, просто боялся: мало ли врагов у самого богатого в округе человека, добывавшего богатство не стесняясь средствами? Но все равно - топор казался какой-то особенно дикой деталью в этом домике, стены которого были украшены хорошими копиями гравюр Дюрера и Доре: Диана постаралась. Племянница Нилы. Байрон почувствовал, как погорячело сердце при мысли об этой тонколицей девушке, с трех лет жившей в доме Тавлинских.

- Соскучился? - без тени усмешки спросил старик, любивший демонстрировать свою проницательность. - Ты ж ее года три не видел?

- Три. Или больше?

- Узнать узнаешь, но не поверишь: принцесса.

- А что с ногой?

- Выровняли в больнице. В Москве, конечно. И почти не прихрамывает.

Когда Нила принесла девочку к Тавлинским, выяснилось, что у малышки левая нога короче правой на четыре сантиметра. Теперь, значит, решились раскошелились на операцию и лечение. Впрочем, одернул себя Байрон, старика можно было попрекнуть чем угодно, только не жадностью, особенно в отношении домашних.

Он встряхнулся, поднял стакан.

- Двести девяносто четыре, - напомнил он старику. - Как я понимаю, больше всего мороки было с очисткой сарая: все-таки двадцать пять трупов, поди-ка потаскай...

Тавлинский кивнул.

- Именно. Умучились. Если б не спирт, и вовсе попадали б от усталости. Завалили весь проход между стеной и церковью, потом стали оттаскивать к воротам - еще больше мороки... А уж когда дошло дело до тех, которых в церкви заперли... - Он махнул рукой. - Тут-то и оконфузились. Вытащили из церкви последних, затолкали в сарай, дали залп - и вдруг стена рухнула. - Он сделал паузу, уставившись на внука. - Я же говорил, что сарай сложили из кирпича-сырца. Говно, а не кирпич. А тут в него без устали молотят и молотят пулями. С трех-то шагов пуля из трехлинейки не то что одного - десятерых насквозь пробьет, вылетит и еще воробья подшибет на лету. - Хмыкнул. - Вот стена и не выдержала последнего залпа - рухнула. Крыша накренилась, того гляди сарай завалится. Все растерялись, даже майор столбом замер. Стоим и смотрим на кучу кирпича, из которой руки, ноги, плечи, головы торчат, кто-то стонет - хаос! Я очнулся, велел быстро поснимать керосинки с балок и вытаскивать битых из завала. Сам таскал - рук не хватало. Даже майор со своим шофером вытаскивали. Кто смеется, кто матом материт, кто стонет... Наконец извлекли всех. Их девятнадцать было - последняя партия. Стонущих штыками прикололи. Лудинга отправили к чертовой матери, пользы от него никакой: напился свински, да и вообще слабак...

Он выпил и с удовольствием выдохнул.

- Умеет же Нила из простого самогона нектар сделать.

- Как же вы их вывезли? До пустоши-то - если с мостом считать - не меньше километра.

- Поменьше. А все равно целая эпопея вышла. У нас четыре лошади да четыре фуры с высокими бортами. За один раз около ста человек загрузили - и вперед. Охрана следила, чтоб трупы за борт на свалились, да не уследили один соскользнул с кучи и упал с моста на лед. Его веревкой обвязали и на берег выволокли, так и тащили до самой пустоши. Земля сверху морозом схвачена, так что первая ездка прошла ничего себе, лошади тянули будь здоров - хоть и в гору. Прибыли на место. Там яма была, из которой в старые времена глину брали. Глиняный пласт бедный оказался - под ним песок, вот яму и забросили. Солдаты ее динамитом и вручную подрасчистили и углубили. Туда и свалили покойничков. Следующие рейсы были тяжелее. Лошади копытами землю размололи до песка, стали вязнуть... Э, долго рассказывать. Уже на востоке засерело, когда последнюю партию привезли. Этих разложили аккуратно поверх прежних - чтоб холм не образовался. А потом по периметру ямы заложили динамит, рванули - песок внутрь обрушился. Даже ровнять не пришлось. Теперь там крест поставили, отец Михаил, который в береговой церкви служит, раз в год на том месте молитвы поминальные читает. Народу мало собирается: расстрелянные все больше из дальних деревень и городков были. Приходил он ко мне, спрашивал, какого числа это случилось. Я сказал. Бесплатно служит. У него там дед лежит - настоятель Вознесенского монастыря, который после разгона монахов скрывался по лесным деревушкам. Долго скрывался, даже удивительно, как долго: после московских процессов люди как пошли доносы строчить друг на дружку - ого! А его берегли. Взяли летом, уже война шла вовсю. Случайно взяли. Дезертиров ловили - уж больно много их, чертей, оказалось - и наткнулись на этого архимандрита Гаврилу Никонова. Сначала в нашей НКВД держали, а потом ко мне - в Домзак. Он дольше всех у меня просидел. Других еще увозили, а на него разнарядки все не было и не было. Может, забыли о нем, не знаю. Астма у него была, я все думал, что он сам собой концы отдаст, да вот, видишь, дождался. Словно нарочно. А может, и нарочно, ты не смейся...