Домой не по пути - [9]

– В ночи они гнались за тем,

Чего не видели, но ждали,

И как бы ни манили дали,

Нет больше света в слове «свет».

И был бы в этом мой ответ,

Но нет.

– Что? – Я хлопаю ресницами.

– Очередное «ничего» от Бонда, – ворчит Тэмми. – Джесси Бонд, никто тебя не понимает, когда уже до тебя дойдет?

– Ты это сам придумал? Только что?

– Музыка – это ведь тоже стихи, – задумчиво произносит парень, – я не думаю, я просто говорю, а строчки, как такты, выстраиваются самостоятельно.

– Это интересно.

– Я так выражаю то, что чувствую.

– И надоедаешь всем прилично, – усмехается Кори. – Как-то он сказал мне: «И даже если ты уйдешь, ты ничего не потеряешь, скорей, тогда ты пропадешь, когда решишь, что ты уйдешь». И что это, твою мать, значит?

Я усмехаюсь.

– Понятия не имею.

– Зато я все понял, – говорит Уильям. Он опять курит и опять говорит неторопливо и уверенно, как говорят люди, не сомневающиеся в собственной правоте, причем даже тогда, когда несут полнейшую чушь. Лицо у него делается умным, глаза сужаются, а уголки губ подрагивают от легкой ухмылки. – Человек всё теряет не в тот момент, когда уходит, а когда решает уйти, птенчик. Понимаешь? То есть твоя жизнь рушится от мыслей, потом ты бросаешь всё, действуешь и так далее, но в тартарары всё валится от осознания. Едва ты понимаешь, что тебе это не нужно, как оно тут же становится ненужным, и не важно: ушел ты уже или еще уйдешь.

Тэмми отнимает у парня сигарету и затягивается.

– Я должна спросить у нее.

– У меня? – Я верчу головой, глядя то на Кори, то на Уильяма. – О чем спросить?

– Это важный вопрос, подумай, прежде чем отвечать, о’кей? – Тэмзи Пол порывисто наклоняется ко мне. Глаза у нее дикие. – Ты нашла Иисуса, Реган Баумгартен?

– Что?!

– Тэмми, прекрати!

– Пусть ответит! Ты нашла Иисуса или нет?

– А он что, потерялся?

Девушка выпрямляет плечи и медленно расслабляется, позволив своему лицу стать не просто милым, но и довольным. Она вдруг улыбается.

– Отлично, ты прошла тест.

– А это был тест?

– А ты думала, тебя примут без вступительных экзаменов? – Уильям отнимает у Тэмзи сигарету и затягивается. – Мы ведь вольны выбирать, верно? Может, ты нам не нужна, птенчик. Хотя нет, я неправильно выразился. Может, ты испортишь нам поездку, как и мы тебе ее испортим. Понимаешь? Это цинично в каком-то смысле, но надо смотреть правде в глаза. Люди хороши в ненависти друг к другу, так зачем нам создавать подобные ситуации, а? Лучше удостовериться, что ты наш человек.

– Удостоверились?

– Это только первый тест.

– Классно. А как мне вас проверить?

– Да как хочешь.

– Как хочу?

Уильям кивает, и я на секунду задумываюсь.

– Пусть каждый назовет любимую книгу.

– Сразу в сердце метишь, Реган, – усмехается Кори, – учтите, она дерется, если кто-то обижает ее любимых авторов.

– Мы не из пугливых, – ворчит Тэмзи. – Книги, кстати, не только читать можно. Их можно жечь, складывать в красивые рядки на полках, выставлять в алфавитном порядке.

– Скорее всего, именно этим сейчас многие и занимаются, потому что гораздо легче накупить книг для красоты в комнате, чем для красоты в душе.

– Красоту в душе трудно заметить, – продолжает девушка с красными волосами.

– Знаешь что, – выдыхаю я, – ты не прошла тест, Тэмзи.

– О какая жалость.

– «Потерянный рай» Джона Милтона, – говорит Кори, – ну ты и так знала.

– Скука! Ты старый, как сиденья в этой машине! – смеется Уильям.

– Как мои джинсовые шорты, – добавляет Тэмзи Пол.

– Как мир, – заключает Джесси.

Я подмигиваю другу. «Потерянный рай» – сложная поэма, и осилить ее сможет только тот, кто ценит литературу.

– Я люблю стихи, это странно, да? – спрашивает Джесси Бонд. Он не знает, куда деть свои руки, и в итоге складывает их на груди. – В стихах больше драмы, чем в прозе.

– Думаешь?

– Короткие предложения, связанные по смыслу, скованные не просто единым контекстом, но и общей мелодикой. Стихи пишут единицы, а прозу – тысячи.

– Но не всю прозу можно читать, – я пожимаю плечами. Мне нравится, что мы обсуждаем книги, а не вырез на груди Тэмзи Пол, который такой смелый, что в нем можно было бы запросто утонуть, как в море. – Иногда возникает ощущение, что ты не книгу читаешь, а обмазываешь себя грязью, ну или выливаешь себе на башку малиновый сироп.

– Не любишь любовные романы? – Уилл протягивает мне сигарету, но я качаю головой. Тогда он вновь затягивается. – А на вид вроде девчонка.

– Я не верю им.

– Девчонкам?

– Любовным романам.

– Почему же?

– Потому что в жизни всё иначе. В жизни люди вырастают и превращаются в тех, кто разрушает всё, кто пьет, не просыхая, кто распускает руки и воняет, как кусок дерьма.

Я почему-то вспоминаю о маме. Знала ли она, с кем водится? По кому слезы льет? А Натан Баумгартен наверняка был симпатичным парнем. Правда, потом он превратился в похотливое, смердящее животное, раздирающее в клочья ее жизнь. Мама ведь любила его, она, возможно, до сих пор его любит. Но кому нужна такая любовь? Больная и ненормальная. К человеку, для которого ничего не имеет значения. Зачем любить? Где заветный счастливый конец? Всё это полная чушь.

– А у тебя есть любимая книга, Уилл? – спрашиваю я, встряхнув волосами. Мне вдруг кажется, что мы молчим слишком долго. Парень не смотрит на меня. Не оборачивается. Я не знаю, почему он затих, и придвигаюсь к нему ближе, едва не упираясь коленями в его локоть. – Так что? Умеет ли читать Уильям Гудмен?