Домино - [39]

доступна. Он будет думать, что она легкого поведения.

Что она всегда такая. Она говорит ему об этом, а он смеется.

Разве мы не на равных? Разве ты не можешь думать то же самое обо мне?

Комната пахнет средствами для уборки. Шторы задвинуты, но они тонкие, белые, на экране телевизора написано: «Добро пожаловать, мсье Токе». Но эти двое ничего не замечают.

Нет!

Нет?

Не надо. Она действительно так думает. Почти.

Он берет ее за руку, вешает табличку «Просьба не беспокоить» и закрывает дверь.

Внизу, на бульваре, для ожидающих автомобилей горит желтый свет. Желтый перед красным? Желтый перед зеленым? Ожидание. Время. Пространство. Улицы, пересекающие друг друга. Трение, движение, законы, которые нарушаются. Пренебрежение здравым рассудком — и пешеход переходит дорогу на красный свет. На больших бульварах желтый горит долго, чтобы регулировать движение. Рука, которая говорит «подожди». Вытянутая рука. Замешательство. Кто-то оборачивается через левое плечо. Ручной тормоз, который отпускают, коробка переключения скоростей. Задержанный вздох. Рука на бедре.

Ее волосы — черное облако вокруг головы. Зэт!

Как во сне, он кладет руку на ее лицо.

Первая фотография в мире была сделана в 1826 году. Вид из рабочего кабинета Жозефа Ньепса. Зернистый снимок поверх каких-то крыш. Туман как сон, который материализовался и застыл в воздухе. Невозможно сказать, в какой момент дня это было сделано. Слова «фотография» еще не существовало. Во времена гелиографии на один снимок уходило восемь часов. Но мир с тех пор уже никогда не был прежним.

Первая половина дня сменилась второй. Она садится в такси и, когда смотрит на его спину, видит, как он идет к метро, она знает, что близка к тому, что называется влюбленностью.

~~~

Если Эрик поторопится, он сможет появиться у мадам вовремя. В метро окончательно введен запрет на курение. Просто этот толстый и злобный тип этого еще не понял. Он с шумом вваливается в вагон. И ему все равно. Молодая, но страдающая одышкой и нервным тиком женщина с собакой чуть не падает с сиденья, когда он внезапно кричит собаке: «гав!». Она плачет, а он зажигает сигарету, которую под пристальным вниманием пассажиров крутил с тех пор как зашел в вагон. Женщина, собака и другие переходят в другой вагон на «Страсбург Сан-Дени». Эрик подходит к монстру.

Извини, но…

Гав! — кричит он прямо ему в лицо.

Можно сигаретку?

Гм… Даже у такого дурака сохранилось логическое мышление, поэтому он и не мог предположить, что этот мужчина обратится к нему с такой просьбой.

Сигаретку?

Эрик кивает.

Возьми.

Это не входило в намерения Эрика. Можно?

Да, да, старик, бери. Мундштук жирный и влажный. «Шатле». Превосходно.

Эрик делает пересадку и топчет сигарету.

Ему нравится делать пересадку на «Шатле». Это, кстати, единственная станция, где ему нравится находиться глубоко под землей.

Нравится благодаря тому человеку, что сидит около длинного эскалатора и играет на электрогитаре, заставляя прохожих двигаться в такт. Его всегда это забавляло. Но сегодня он наполняется особой радостью, которая чем-то похожа на благодарность.

~~~

Пока вывеска «Просьба не беспокоить» висела на двери одного номера в одном отеле на самом верхнем этаже, Манон сложила в сумку последние вещи, посмотрелась в зеркало в прихожей и закрыла за собой входную дверь. Она едет в тюрьму Санте. Всегда ли у нее визиты по пятницам? И что у нее в сумке? Только заключенные и работники тюрьмы, да еще немногие посетители знают, что происходит в тюрьме. Стены толстые, здание на углу бульвара Араго и улицы Санте хорошо охраняется. Хотя кто-то и кричит из окна, звук не достигает улицы. Это место тяжелое, безрадостное, без иллюзий. Разве не понятно, почему Манон выбрала именно эту среди многих форм благотворительности?

В четыре часа она садится в «Deux Magots», бесцветным голосом заказывает кофе латте и гладит тремя пальцами лоб. У мужчины за соседним столиком смех, как у отбойного молотка. Если освободится место, она пересядет.

Существует только одна более комичная вещь, чем мужчина, которого причесывает на улице жена, — это мужчина, который носит сандалии с носками. Она одержима неприятной привычкой рассматривать обувь людей. Нет ничего хуже, чем ходить на шпильках. У нее начинают болеть ноги при одном виде высоких каблуков. Удивительно, что даже здесь, в одном из лучших районов города, у некоторых обувь совсем не чищенная, стоптанная и нищенская. Скошенные высокие каблуки, мужские ботинки с потрескавшимся мысом, бесформенные кроссовки, семенящие шаги в серых старческих ботинках, опирающиеся на палочку с черной резиновой пробкой. Бомж, обувь которого — лишь его загрубевшие стопы.

А вот женщина, словно надутая гелием. Она, наверное, решила, что выглядит стройнее, если идет в туфлях на высоких каблуках на два размера меньше. Если представить себе, что одна из них слетит и каблук вонзится в ее ногу, то она, наверное, забрызгает всю веранду.

Идти. Стоять. Идти. Стоять. Красный и зеленый человечек механически передвигает ноги. Сдвигает. Раздвигает. Манон пристально смотрит на две эти фигуры, как будто она никогда прежде их не видела. Раздвинуть. Сдвинуть. Раздвинуть. Остановиться. Механический ритм, как навязчивая идея, врезается в ее сознание. Раздвинуть. Сдвинуть. Красный значит «нет». Все равно ноги идут по черно-белому полю до появления зеленого человечка. Черные полоски. Белые полоски. Ее взгляд гуляет по улице, туда — сюда. Туда — сюда. Вот машины переезжают полоски. Быстро. Мимо. Сигнал официанту правой рукой — она хочет заплатить. Пониженное давление и вкус кофе связаны с воспоминанием о сигаретном дыме в машине. Она хватается за ручку вращающейся двери кафе, ей дурно. Красный человечек. Она стоит на месте. К ней подбегает официант. Манон забыла сумку. Она кивает. Идет на зеленый, переходит улицу. Заходит в трехэтажный эксклюзивный бутик. Охрана сортирует клиентуру, и внутри больше продавцов, чем покупателей. Прохладное равнодушие, глянцевые поверхности, деньги как нечто само собой разумеющееся. Мадам Токе покупает пару оранжевых туфель и перчатки такого же цвета.