Домино - [10]

Что ты сегодня делаешь?

Она морщит лоб. Думаю, занимаюсь собой.

А тюрьма?

Может быть.

Опять он за свое. Поймет ли он наконец, что никогда не получит ответов на свои вопросы?

И что он не должен стараться с ней сблизиться. Если только она сама того не пожелает.

Отвечать — любезность. Не отвечать — отказ. Отказ — своего рода пружина в их отношениях.

У Манон и Зефира нет друзей. Они довольствуются знакомыми. Сильви часто говорит своему мужу, что Зефир боится жену.

Да, будет неправдой сказать, что Манон — теплый человек.

Но она красивая, не так ли? Сильви нервничает, когда спрашивает об этом.

Красивая — да, так же, как фотография ледника.

Сильви успокаивается. Ледники при потеплении тают. Несколько женщин из их компании занимаются благотворительностью: Виолетт работает в магазине Красного Креста в седьмом округе, Сильви — в Эммаусе, Манон единственная выбрала еженедельные визиты в тюрьму Санте, где она видится с одним из заключенных.

Вы что, сидите каждый по свою сторону бронированного стекла, как в американских фильмах, и говорите по черному бакелитовому телефону? Так, Манон?

Да нет же, я подаю убийце завтрак в постель, по необходимости предоставляю душ и массаж. А ты как думал?

Когда он наконец этому научится? Не спрашивать. Ее ирония хуже, чем ответ. Зефиру нравится, что Манон занимается волонтерской деятельностью. Единственное, что ему не нравится, — это запах ее одежды, когда она приходит домой, сделав доброе дело. После тюрьмы в коридоре стоит запах сигарет. Он терпеть не может, когда люди курят. Сам он никогда не сделает ни одной затяжки.

Стол накрыт? — кричит он из ванной.

Как обычно, chéri.[2] Обращаясь к Сартру, она тоже всегда говорит «chéri».

Таков разговор на улице Дюнкерк 28 февраля с 12.25 до 13.07, прерываемый лишь тишиной, которая обусловлена расстоянием между двумя людьми в квартире площадью 325 квадратных метров с мягкими стульями и косоглазой собакой.

Иди сюда, chéri, — голос Манон звонок. Сартр лает так, как должна лаять собака, знающая время гуляния.

Когда Зефир выходит из квартиры, его волосы все еще немного влажные. Он долго стоял под душем, и его душе, должно быть, приятно сейчас пребывать в его теле. Он пользуется лосьоном Givenchy так давно, что не чувствует его аромата.

~~~

На их собственной улице правила очевидны. Здесь Токе и Роз не знают друг друга. Но в других местах было бы странным не остановиться, если он, конечно, идет один. Однажды они случайно встретились на площади Клиши, и она подставила щеку для поцелуя. Она была беременна.

Роз, так близко мы друг друга не знаем!

Отчаяние накатило моментально, и его невозможно было не заметить. Он отлично понимает, что причиняет ей боль. Часто. Почти каждый день. Но что он может с этим поделать?

Почему ты не найдешь себе хорошего мужчину, с которым ты могла бы приятно устроиться перед телевизором?

А что тогда будет с нами? Ты думаешь, у меня есть определенная порция чувств и страсти, которую можно предложить первому встречному? Тебе никогда не приходило в голову, что я хочу быть только с тобой?

Если она это говорит, он никогда не отвечает. Даже когда она лежит рядом с ним в постели и смотрит на него нежным взглядом и говорит, что любит его. К счастью, она никогда не задавала классический вопрос из женского журнала: «А ты меня тоже любишь?» и, слава богу, никогда: «О чем ты думаешь?». Токе предпочитает молчать, а не лгать. Но в чем, собственно, правда? Есть ли только ОДНА правда, есть ли она вообще?

Когда Зефир был маленьким и должен был бегать по поручениям бабушки, это означало, что он действительно должен был бегать.

Разве я не сказала, чтобы ты поторопился? — обычно говорила бабушка, поправляя грудь. Движение, которое для него всегда будет связано с ней. Она могла теребить его за рукав. Быть не может, что ты во всем такой медлительный!

Этот мальчик — мечтатель, слышал он часто. Так бабушка говорила дедушке, после того как его укладывали спать.

Это пройдет. С возрастом это проходит, — пытался утешить ее дедушка.

Но так же, как то, что он витал в своих мыслях, ее раздражало, что ему нужен был час, чтобы сбегать в булочную. Но нельзя же бегать и думать одновременно? Он шел. И думал. О Миледи из «Трех мушкетеров». И когда он мысленно доходил до той сцены, где д’Артаньян уже почти целует ее в полумраке, он начинал идти медленнее, чтобы вскоре совсем остановиться. Но когда наступала следующая сцена, там, где д’Артаньян понимает, что у нее на плече выжжена лилия, он снова ускорял шаг. Быстрее… прочь от этой сцены. Сцены фехтования… там, где он был д’Артаньяном… заставляли его идти медленнее. Они ему очень нравились. В финале он даже вынужден был садиться на обочину, хотя до булочной было еще далеко. Поскольку только он мог фехтовать и правой, и левой рукой, именно он мог повиснуть на люстре и пронестись на ней через зал. Мимо проезжали машины, но он был в другом месте. Он был другим, но направлялся в булочную.

Из этого вырастают. Это пройдет.

Ворота закрываются, и Зефир поворачивает налево, по направлению к Северному вокзалу.

Вы всегда торопитесь! — кричит консьерж ему вслед.