Доминион. История об одной революционной идее, полностью изменившей западное мировоззрение - [39]
Но за прекрасно организованную транспортную инфраструктуру приходилось платить определённую цену. Отправляясь в Рим, Ириней знал, что церквям, которые он оставил позади, угрожала смертельная опасность. Систематические гонения прекратились, но это вовсе не значило, что христиане могли расслабиться. Закон запрещал наместникам провинций разыскивать их, нарушая покой местных жителей, но толпы последних готовы были взять эту грязную работу на себя. О христианах, с презрением смотревших на другие культы, разумеется, ходили скандальные сплетни. Говорили, что они якобы предаются кровосмешению, почитают половые органы старейшин и епископов, а в их страшных ритуалах особая роль отводится «собаке, привязанной к подсвечнику» [257]. Сколь бы пылко ни пытались сами христиане опровергнуть подобные наветы, убеждённость в том, что дыма без огня не бывает, побороть оказалось трудно. В Лионе и Вьене положение осложнялось тем, что христианские общины состояли в основном из приезжих. Ненависть к чужеземцам, сторонившимся принятых в городе жертвоприношений, отказывавшихся даже просто поклясться «счастьем кесаря» [258], называвшим распятого преступника Господом, нетрудно было разжечь. Тучи над долиной Роны сгущались. Гром грянул в 177 г., и эта вспышка насилия показалась его жертвам столь дикой и безумной, что они поверили, будто источником её было царство тьмы, нечто превосходящее обычную человеческую жестокость. Головорезы заполонили улицы, повсюду выискивая христиан. Всех последователей Христа – вне зависимости от пола, возраста и достатка, – избивая их, бросая в них камни, привели на главную площадь Лиона и бросили за решётку. Там им предстояло дожидаться решения наместника.
Уже из темницы старейшины двух церквей Галлии воззвали к Иринею, поручив ему отправиться в Рим; и из той же темницы храбрейших из христиан, ответивших отказом на предложение наместника отречься от Христа, повели в амфитеатр. В таких больших городах, как Лион, амфитеатр непременно имелся: именно там собирались ликующие толпы, чтобы посмотреть на казнь преступников, приговорённых к растерзанию дикими зверями, или к битве не на жизнь, а на смерть, или к изощрённым пыткам. Римляне научились превращать смерть в представление; но в этом христиане Лиона не уступали им. «…Мы сделались позорищем для мира» [259]. Так некогда писал Павел, сравнивая себя с приговорённым к смерти на арене. Жестокой мощи римской государственной машины христиане противопоставили мощное убеждение, переворачивавшее всё с ног на голову: они становились актёрами вселенской драмы. Рёв толпы не вводил их в дрожь, отвратительные унижения не лишали их стойкости. Напротив, собственные мучения они превратили в публичную демонстрацию своей преданности Христу. Их терзали быки и псы, их поджаривали на раскалённых железных стульях, но христианский мученик «раз за разом повторял своё исповедание» [260]. Так, по крайней мере, говорится в послании, адресованном церквям Малой Азии и написанном, возможно, самим Иринеем [261]. Это послание рассказывает о том, как на практике было применено великое открытие: роль жертвы может стать источником силы. Христиане обращали намерения римских властей в их полную противоположность: подчинение они воспринимали как триумф, унижение – как славу, смерть – как жизнь. В то страшное лето парадоксальная история о распятом царе разыгрывалась на самой большой сцене Галлии.
Нельзя, впрочем, сказать, что христианская идея мученичества, при её несомненной оригинальности, казалась заполнявшим амфитеатр зрителям чем-то совершенно чуждым. Среди историй, хорошо известных грекам и римлянам, были и поучительные, а в них обнаруживались бесчисленные примеры самопожертвования. Философ мог откусить себе язык и плюнуть им в лицо тирану, а воин в плену врага – продемонстрировать решительность, опустив руку в горящий огонь. В римских школах во все времена рассказывали о таких людях. Эти истории прививали молодёжи те ценности, благодаря которым Рим и завоевал весь мир; они свидетельствовали о железной выдержке, сделавшей римский народ великим. Тем более абсурдным казалось зрителям, что преступники, приговорённые к мучительной казни на арене, погибавшие под ударами копий и мечей, претендовали на эти славные добродетели. Притязания мучеников должны были казаться римским властям одновременно и смехотворными, и исключительно оскорбительными, чем-то практически непостижимым. Если бы наместник, приговоривший к смерти христиан Лиона и Вьена, мог ознакомиться с описанием его собственных деяний, составленным для церквей Азии, он бы возмутился ещё сильнее. В послании говорится: «Ничтожное, незаметное и презренное у людей у Бога прославлено» [262]. Иллюстрацией этого радикального тезиса служит изложенная здесь же история рабыни по имени Бландина. Она бесстрашно перенесла все мучения, которым подвергли её палачи. Её героизм казался исключительным даже на фоне тех, кто пострадал вместе с ней; хозяйка Бландины тоже была приговорена к смерти на арене, но по имени в тексте она не названа. Те же из христиан, кто пал духом и отрёкся от Христа, сравниваются в послании с нерадивыми атлетами: они не сумели «выдержать этого напряженного великого состязания»
