Доминион. История об одной революционной идее, полностью изменившей западное мировоззрение - [16]
Но, видимо, даже Тюхе можно было укротить. В 67 г. до н. э. на Родос прибыл самый знаменитый римский военачальник своего времени. Тщеславие Помпея Великого, как свидетельствует его прозвище, было соизмеримо с его свершениями. Он с юности привык, что им восхищались, и всегда был не прочь укрепить свою репутацию при помощи какого-нибудь пропагандистского трюка. Именно поэтому, собираясь очистить Средиземное море от пиратов, он решил сначала навестить самого прославленного философа. Посидоний, как и его гость, был знаменит во всём мире. Он был выдающимся атлетом, обедал за одним столом с головорезами-варварами и вычислил размеры Луны. Но известность среди римских аристократов он приобрёл по другой причине: именно Посидоний приравнял римские завоевания к законам мироздания. Через пятьсот лет после Дария, придерживавшегося во многом схожих взглядов на империю, Посидоний сумел убедить своих покровителей в Риме, что триумф их города не был всего лишь случайностью. Тюхе, раз за разом даровавшая победы римским легионам, наполнившая Рим рабами со всего Средиземноморья и богатствами, превосходившими царские, руководствовалась отнюдь не капризами, а тем, что один из учеников Посидония, римский оратор Цицерон, описал как «заложенный в природе высший разум» [87]. Рим стал сверхдержавой в соответствии с «естественным правом».
Не Посидоний изобрёл этот термин. Как и многие другие выдающиеся философы, он обучался в Афинах, и в его рассуждениях заметно влияние одной из афинских философских школ. Её основатель, Зенон, сам прибыл в Афины издалека, с Кипра, в 312 г. до н. э., когда Деметрий Фалерский был ещё у власти. Зенон проводил занятия в Расписной стое, крытой колоннаде в центре Афин, поэтому его и его последователей прозвали стоиками. Как и Аристотель, они пытались разрешить противоречие между совершенством небесного порядка, основанного на математических законах, и беспорядком подлунного мира, которым правил случай. Предложенное ими решение было столь же радикальным, сколь и изящным: они отрицали само существование такого противоречия. Природа, учили стоики, была сама по себе божественной. Бог, дающий жизнь всей Вселенной, был деятельным разумом – Логосом. «Бог соединён с материей, пронизывая всю её и придавая ей [определённые] черты, и тем самым оформляя её и творя космос» [88]. Жить так, как велит природа, и значило жить так, как велит Бог. Мужчины и женщины, греки и варвары, свободные и рабы – все были равно наделены способностью отличать хорошее от плохого. Эту божественную искру внутри каждого смертного стоики именовали словом syneidesis – «сознание» или «совесть».
Но присущая всем людям совесть – не единственное проявление естественного права. Если всё мироздание по природе своей божественно, значит, всё, что ни делается, всё к лучшему. Не понимавшим этого в самом деле могло показаться, что могущественной Тюхе двигали только капризы; но с точки зрения стоиков, видевших во Вселенной живое существо, в котором причины всего происходящего переплетались в виде бесконечной сети, заброшенной в отдалённое будущее, ни одно из деяний богини на самом деле не было произвольным: «Если бы мог найтись такой смертный, который мог бы духом своим обозреть всю цепь причин, то он не мог бы ни в чём ошибаться. Ибо тот, кто знает причины будущих событий, тот, несомненно, знает всё, что произойдёт в будущем» [90]. Так писал Цицерон, который так восхищался Посидонием, что однажды даже попросил философа написать трактат о его, Цицерона, достижениях на государственном поприще. Нетрудно понять, чем стоическое учение привлекало римских государственных деятелей. Их завоевания, их власть над миром, их богатые трофеи и захваченные ими рабы, их положение в обществе, их достоинство и слава – всё это было уготовано им судьбой.
Наверное, не стоит удивляться тому, что римские политики видели в своей империи порядок, которому суждено было стать вселенским. Не впервые грандиозные перемены подпитывали не менее впечатляющее тщеславие. Помпей, однако, не называл себя служителем света и истины. Ему чуждо было представление о мире как о поле битвы добра и зла. Храбрость, железная дисциплина, владение духом и телом – вот что сделало римлян властителями мира. От греческих философов требовалось лишь красиво сформулировать то, что римляне сами о себе думали. «Тщиться других превзойти, непрестанно пылать отличиться» [91]. Так напутствовал Посидоний Помпея, отправляющегося на войну. Но и эти слова не были его собственными: он процитировал «Илиаду». Как и под стенами Трои, в мире, живущем по римскому закону, человек мог достичь совершенства, лишь затмевая себе подобных. Подняв паруса и отчалив во главе своего боевого флота, Помпей наверняка испытывал удовлетворение, сознавая, сколь неразрывно связаны были его личные амбиции и благое провидение. Всё было к лучшему. Целый мир ждал, чтобы его привели в порядок. Будущее принадлежало сильным.
