Доминик - [30]
Время от времени, однако ж, я слышал голос извне, побуждавший меня смотреть на школьные успехи менее пренебрежительно. С того дня, как мы расстались, Огюстен не терял меня из виду. Насколько это было возможно, он продолжал издалека мое воспитание, начатое в Осиновой Роще. Опыт жизни, которую он познал с самых трудных сторон и на самой обширной арене, давал ему право на превосходство, и поэтому, а также потому, что он предполагал, что и ученик в своем умственном развитии не стоит на месте, советы касались предметов, все более и более серьезных. Наставления Огюстена превращались скорее в дружескую речь на равных. Он мало писал о себе, разве что в самых общих словах, сообщая только, что работает, что препятствий, и притом значительных, немало, но он надеется достичь цели. Подчас после ободряющих слов, написанных со знанием и характера моего, и положения, я находил беглую зарисовку, взгляд на общество, на события, на борьбу честолюбий, словно он хотел испытать заранее мою стойкость, подготовить меня к практическим урокам, которые позже мне неминуемо предстояло извлечь непосредственно из действительности в самых грубых ее проявлениях. Его заботило, что я делаю, о чем думаю, и он все время спрашивал, какое же поприще наконец я решусь избрать по отъезде из провинции.
Мне стало известно, – писал он, – что вы первый ученик в классе. Очень хорошо. Не брезгайте такого рода преимуществами. Школьное соперничество – простодушная форма честолюбия, которое вы познаете позже. Привыкайте удерживать первое место и дорожите им, чтобы не довольствоваться вторым, если вас потеснят. А главное, верно определите побудительную силу своих действий и не смешивайте гордость со скромным сознанием своих возможностей. Во всякой деятельности, особенно в духовной, ни на миг не упускайте из виду главное: наивысшую цель, расстояние, которое вас от нее отделяет, и необходимость подойти к ней как можно ближе; это даст вам и смирение, и силу. Есть замыслы, которые никому не дано воплотить в совершенстве; памятуя об этом, вы научитесь ценить стремление к совершенству, свойственное всякому истинно достойному человеку, и сочувствовать этому стремлению. Если же увидите, что приблизились к совершенству в большей мере, чем кто-то иной, прикиньте снова, сколько осталось вам сделать, и вы поймете, что в нравственном отношении неуверенность в своих силах и лучше, и полезнее, чем тщеславное самомнение.
Впрочем, позвольте предложить вашему вниманию несколько отрывков из писем Огюстена; представив себе ответы, вы без труда поймете общий дух переписки и увидите яснее и мою жизнь в ту пору, и жизнь Огюстена.
Париж, 18…
Вот уже полтора года, как я здесь! Да, дорогой Доминик, полтора года прошло с тех пор, как мы расстались на маленькой площади, обменявшись словами прощания. Желаю вам, мой дорогой друг, быть довольным собою в большей мере, чем могу быть доволен собою я. Жизнь трудна для всех, за исключением тех, кто скользит по ее поверхности, не углубляясь в суть. Для таких людей Париж – то место на земном шаре, где всего легче обрести видимость существования. Достаточно плыть по течению, подобно пловцу в быстром и многоводном потоке. Здесь держатся на воде и не тонут. Когда-нибудь вы сами это увидите и часто будете свидетелем успеха, который зиждется лишь на легковесности характера, либо крушения, которое можно было бы предотвратить, будь убеждения поосновательнее. Полезно свыкнуться смолоду с подлинной механикой причин и следствий. Не знаю, каковы ваши собственные взгляды на все это, если они у вас уже сложились. Во всяком случае, маловероятно, чтобы они соответствовали реальности, а самое грустное, что правота на вашей стороне. Следовало бы, чтобы свет был именно таков, каким вы его себе представляете. Но если бы вы знали, насколько он другой! В ожидании того времени, когда вы сможете судить о нем по собственному опыту, усвойте следующую мысль: одно дело истина, другое – люди. Пусть вам никогда не изменят ваши врожденные представления о первой; что до вторых, то будьте готовы ко всему, когда вам придется познакомиться с ними поближе.
Пишите мне чаще. Не отговаривайтесь тем, что я и так знаю вашу жизнь и вам нечего сообщить. В вашем возрасте и при вашем складе ума каждый день приносит новое. Помните ту пору, когда вы измеряли первые весенние листья и сообщали мне, насколько они выросли под действием росистой ночи или очень солнечного дня? То же самое происходит с врожденными свойствами подростка ваших лет. Не удивляйтесь этому быстрому расцвету, который, насколько я вас знаю, наверное, застанет вас врасплох, а может быть, и испугает. Дайте волю силам, которые в вашем случае ничем не опасны, но только рассказывайте мне о себе, чтобы я мог вас представлять; дайте мне возможность видеть вас таким, каким вы стали, и я, в свою очередь, сообщу вам, насколько вы выросли. Главное, относитесь просто к своим впечатлениям. На что вам их изучать? Разве не довольно того, что они вас волнуют? Впечатлительность – чудесный дар; в той сфере созидания, которая, видимо, уготована вам, впечатлительность может стать редкостной силой, но при одном условии: если вы не обратите ее против самого себя. Если из творческих способностей с их крайней самопроизвольностью и хрупкостью вы делаете предмет наблюдения, если изощряетесь, если вглядываетесь, если самой впечатлительности вам мало и вы хотите к тому же изучить ее механизм, если вас увлекает не столько само волнение, сколько зрелище души, охваченной волнением, если вы ставите вокруг себя взаимно отражающие зеркала, чтобы умножить свой образ до бесконечности, если к божественным дарам примешиваете человеческий анализ, если из чувствительного становитесь чувственным, – таким превращениям не будет конца, и, предупреждаю вас, это очень опасно. У древних была прелестная притча, которую можно толковать на множество ладов и которую советую вам принять к сведению. Нарцисс влюбился в свое отражение; он не сводил с него глаз, не мог прикоснуться к нему и погиб из-за той самой иллюзии, что его пленила. Поразмыслите об этом и, если вам случится увидеть себя со стороны в то время, как вы действуете, страдаете, любите, живете – как бы ни было привлекательно видение, – отвернитесь.
Книга написана французским художником и писателем Эженом Фромантеном (1820–1876) на основе впечатлений от посещения художественных собраний Бельгии и Голландии. В книге, ставшей блестящим образцом искусствоведческой прозы XIX века, тонко и многосторонне анализируется творчество живописцев северной школы — Яна ван Эйка, Мемлинга, Рубенса, Рембрандта, «малых голландцев». В книге около 30 цветных иллюстраций.Для специалистов и любителей изобразительного искусства.
Книга представляет собой путевой дневник писателя, художника и искусствоведа Эжена Фромантена (1820–1876), адресованный другу. Автор описывает свое путешествие из Медеа в Лагуат. Для произведения характерно образное описание ландшафта, населенных пунктов и климатических условий Сахары.
В однотомник путевых дневников известного французского писателя, художника и искусствоведа Эжена Фромантена (1820–1876) вошли две его книги — «Одно лето в Сахаре» и «Год в Сахеле». Основной материал для своих книг Фромантен собрал в 1852–1853 гг., когда ему удалось побывать в тех районах Алжира, которые до него не посещал ни один художник-европеец. Литературное мастерство Фромантена, получившее у него на родине высокую оценку таких авторитетов, как Теофиль Готье и Жорж Санд, в не меньшей степени, чем его искусство живописца-ориенталиста, продолжателя традиций великого Эжена Делакруа, обеспечило ему видное место в культуре Франции прошлого столетия. Книга иллюстрирована репродукциями с картин и рисунков Э. Фромантена.
В книгу еврейского писателя Шолом-Алейхема (1859–1916) вошли повесть "Тевье-молочник" о том, как бедняк, обремененный семьей, вдруг был осчастливлен благодаря необычайному случаю, а также повести и рассказы: "Ножик", "Часы", "Не везет!", "Рябчик", "Город маленьких людей", "Родительские радости", "Заколдованный портной", "Немец", "Скрипка", "Будь я Ротшильд…", "Гимназия", "Горшок" и другие.Вступительная статья В. Финка.Составление, редакция переводов и примечания М. Беленького.Иллюстрации А. Каплана.
«Полтораста лет тому назад, когда в России тяжелый труд самобытного дела заменялся легким и веселым трудом подражания, тогда и литература возникла у нас на тех же условиях, то есть на покорном перенесении на русскую почву, без вопроса и критики, иностранной литературной деятельности. Подражать легко, но для самостоятельного духа тяжело отказаться от самостоятельности и осудить себя на эту легкость, тяжело обречь все свои силы и таланты на наиболее удачное перенимание чужой наружности, чужих нравов и обычаев…».
«Новый замечательный роман г. Писемского не есть собственно, как знают теперь, вероятно, все русские читатели, история тысячи душ одной небольшой части нашего православного мира, столь хорошо известного автору, а история ложного исправителя нравов и гражданских злоупотреблений наших, поддельного государственного человека, г. Калиновича. Автор превосходных рассказов из народной и провинциальной нашей жизни покинул на время обычную почву своей деятельности, перенесся в круг высшего петербургского чиновничества, и с своим неизменным талантом воспроизведения лиц, крупных оригинальных характеров и явлений жизни попробовал кисть на сложном психическом анализе, на изображении тех искусственных, темных и противоположных элементов, из которых требованиями времени и обстоятельств вызываются люди, подобные Калиновичу…».
«Некогда жил в Индии один владелец кофейных плантаций, которому понадобилось расчистить землю в лесу для разведения кофейных деревьев. Он срубил все деревья, сжёг все поросли, но остались пни. Динамит дорог, а выжигать огнём долго. Счастливой срединой в деле корчевания является царь животных – слон. Он или вырывает пень клыками – если они есть у него, – или вытаскивает его с помощью верёвок. Поэтому плантатор стал нанимать слонов и поодиночке, и по двое, и по трое и принялся за дело…».
Григорий Петрович Данилевский (1829-1890) известен, главным образом, своими историческими романами «Мирович», «Княжна Тараканова». Но его перу принадлежит и множество очерков, описывающих быт его родной Харьковской губернии. Среди них отдельное место занимают «Четыре времени года украинской охоты», где от лица охотника-любителя рассказывается о природе, быте и народных верованиях Украины середины XIX века, о охотничьих приемах и уловках, о повадках дичи и народных суевериях. Произведение написано ярким, живым языком, и будет полезно и приятно не только любителям охоты...
Творчество Уильяма Сарояна хорошо известно в нашей стране. Его произведения не раз издавались на русском языке.В историю современной американской литературы Уильям Сароян (1908–1981) вошел как выдающийся мастер рассказа, соединивший в своей неподражаемой манере традиции А. Чехова и Шервуда Андерсона. Сароян не просто любит людей, он учит своих героев видеть за разнообразными человеческими недостатками светлое и доброе начало.
Белая и Серая леди, дамы в красном и черном, призрачные лорды и епископы, короли и королевы — истории о привидениях знакомы нам по романам, леденящим душу фильмам ужасов, легендам и сказкам. Но однажды все эти сущности сходят с экранов и врываются в мир живых. Бесплотные тени, души умерших, незримые стражи и злые духи. Спасители и дорожные фантомы, призрачные воинства и духи старых кладбищ — кто они? И кем были когда-то?..
Человек-зверь, словно восставший из преисподней, сеет смерть в одном из бразильских городов. Колоссальные усилия, мужество и смекалку проявляют специалисты по нечистой силе международного класса из Скотланд-Ярда Джон Синклер и инспектор Сьюко, чтобы прекратить кровавые превращения Затейника.
«Большой Мольн» (1913) — шедевр французской литературы. Верность себе, благородство помыслов и порывов юности, романтическое восприятие бытия были и останутся, без сомнения, спутниками расцветающей жизни. А без умения жертвовать собой во имя исповедуемых тобой идеалов невозможна и подлинная нежность — основа основ взаимоотношений между людьми. Такие принципы не могут не иметь налета сентиментальности, но разве без нее возможна не только в литературе, но и в жизни несчастная любовь, вынужденная разлука с возлюбленным.