Домик в Коломне - [2]

Итак, «строгий историк» Гефтер, проявив одновременно и леность, и недобросовестность (доверился «своему» Томашевскому), заставил меня внимательно изучить не только эту статью, но и всю серию статей Пушкина о работе Н.Полевого. И на меня дохнуло жарким пламенем той полемики, которая разгоралась в среде русской интеллигенции начала 19 века в отношении исторических путей развития России. Карамзин и Полевой были выразителями двух направлений этого развития. Первый, опираясь на целостное мировосприятие собственного народа (эпос, летописи), стремился в своем подвижническом труде постичь общий ход вещей, т.е. увидеть реальное место России в окружающем ее мире. Благодаря Карамзину мыслящая интеллигенция впервые получила верный ключ к поиску путей созидательного разрешения основных противоречий развития государства Российского, да еще с опорой на духовные силы собственного народа. Полевой же исходил из того, что Россия от Западной Европы, а следовательно, отстала от нее, и потому считал, что необходимо приноровить к России систему новейших историков Запада. Однако, реальный мир целен, и ни одна страна не может на своем историческом пути быть вырванной из глобального исторического процесса. Следовательно, подлинный историк должен стремиться увидеть место своей страны в этом процессе и понять основные связи с ним. Концепция «изолированности» России от Запада диктовала Полевому содержание его антиисторической работы. Время подтвердило верность пушкинских оценок работы Полевого.

Так литературные споры начала XIX века стали для меня остросовременными, а внимательный разбор основных противоречий того времени позволил уяснить суть происходящего сегодня. И в Пушкине я обрел своего Вергилия, который помог мне выбраться из кругов ада на ровную дорогу. Но сначала пришлось вернуться в пушкинскую болдинскую осень 1830г., т.е. в период создания упоминавшейся статьи. В ней поэт собирался дать бой не столько самому Полевому, сколько тем силам, которые стояли за его спиной, и из среды которых сформировалось позднее западническое направление историографии. Позднее Пушкин отозвался об этой работе Полевого еще более резко. В 1836 году, просматривая проект письма П.А.Вяземского к Уварову о тогдашней литературе, он написал на полях, против места, где говорится, что "Устрялов не усомнился вывести ", следующие строки: «О Полевом не худо бы напомнить и пространнее. Не должно забывать, что он членом-корреспондентом нашей академии за свою шарлатанскую книгу, писанную без смысла, без изысканий и безо всякой совести — не говоря уже о плутовстве подписки, что уже касается управы благочиния, а не академии наук» (Ист.2, с.589).

О «Болдинском периоде» осени 1830г. написано много. Большой интерес всегда уделялся «Повестям Белкина», «Маленьким трагедиям», но как-то в стороне оставался «Домик в Коломне». Он был закончен 10 октября 1830г., а 11 октября в письме к Наталье Николаевне Пушкин напишет странную фразу: «Je deviens si imbecile que c'est une benediction» В дореволюционных и советских изданиях эта фраза будет иметь совершенно разный перевод. Под редакцией Морозова: «Я становлюсь совершенным идиотом: как говорится — до святости» (Ист.7). Под редакцией Томашевского: «Я так глупею, что это просто прелесть» (Ист.8). Письмо написано на французском, и перевод всего текста, за исключением этой фразы, в обоих изданиях идентичен. Но Пушкин и здесь поставил зарубку — на века: "Переводчики суть лошади просвещения". «Идиот» — слово французское, и если бы Пушкин хотел назвать себя по-французски идиотом, то он и в письме поставил бы слово французское «idiot», однако у него стоит «imbecile», что в переводе — глупый, дурак. Во французском языке слова «юродивый» не существует. По словарю Даля «идиот» — малоумный, убогий, юродивый. А «юродивый» — безумный, божевольный, дурачок, от роду сумасшедший; народ считает юродивых божьими людьми, находя нередко в бессознательных поступках их глубокий смысл, даже предчувствие или предвидение. По-моему, ни у Морозова, ни у Томашевского не сделано точного перевода этой фразы, а звучать по-русски она должна так: "". Конечно, гинсбурги, оксманы, цявловские, маршаки и пр. всегда делали гешефты на переводах, однако и здесь Пушкин оставил свою болезненную зарубку, пригвоздив недобросовестных людей этой профессии одной фразою: «Переводчики суть подставные лошади просвещения».

— колдун, вещун

— угадывать, предсказывать

—??? что за слово? в словаре нет!

— выходит и здесь подделка?

Даже не владеющий французским языком читатель может убедиться, что дореволюционный перевод достаточно точен, а фривольное переложение мыслей великого поэта Томашевским и Кo — хулиганство. Предположить плохое знание французского в «Пушкинском доме» — кощунство. Советский писатель Валентин Иванов в своей замечательной книге «Золотая цепь времен» заметил, что «Переводчики слов всегда предатели, переводчики мыслей — союзники». Конечно, французское «imbecile» можно перевести и как «идиот» и как «глупый», но «benediction» — святой, на «прелесть» никак не тянет. По словарю Даля французское слово «идиот» имеет русский синоним «юродивый». К юродивому же у Пушкина отношение особенное. Ведь это сам автор устами юродивого в «Борисе Годунове» царю всю правду говорит, о чем Пушкин и замечает в письме к П.А.Вяземскому (после 7 ноября 1825 года): «Юродивый мой — малый презабавный… Жуковский говорит, что царь меня простит за трагедию. Навряд, мой милый! Хотя она и в хорошем духе писана, да никак не мог упрятать всех моих ушей под колпак юродивого: торчат!».