Домик в Буа-Коломб - [4]

— Иди, старый, отдохни, поспи. Достал уже.

Костя же захохотал и, хлопнув мужика по плечу, радостно подхватил:

— Да, старик, иди спать! Здоровый сон очень важен для хорошего самочувствия!

Мужик испуганно посмотрел сперва на Костю, потом на Алика, сказал:

— Извините, — и, попятившись, ушел.

* * *

Пьер носил бородку клинышком и усики, как у Адольфа Гитлера. Правда, усики он потом сбрил, и бородку подбривал тоже, делая ее все меньше и меньше, отчего она постепенно переместилась у него от центра подбородка к левому уху. Очевидно он брился без помощи зеркала, либо считал, что так и должно быть. Часто, отправляясь куда-нибудь, уже собравшись и выйдя за порог, он спохватывался:

— Черт! Я же не побрился!

И отправлялся бриться. Иногда он подбривал свои брови, которые росли у него кустами в разные стороны. Волосы росли у него даже на носу, когда же он ожидал приезда своей жены, он сбрил с носа волосы, но потом снова забыл про них, и они выросли еще гуще, чем прежде. На голове у него просвечивала большая плешь. Он все же не терял надежды восстановить волосы и, по совету одного своего знакомого аптекаря, мыл голову химической жидкостью с отвратительным запахом. Волосы от этого лучше не росли, но становились мягкими и пушились над головой, как нимб.

Одевался Пьер всегда небрежно, он редко стирал свою одежду и никогда ее не гладил, и не пришивал пуговиц. У него была еще одна особенность — он не носил трусов, а когда его спрашивали: «Почему?» — так как он рассказывал об этом всем вокруг, считая это своего рода достоинством, — он отвечал: чтобы не стирать. Поэтому его брюки всегда обрисовывали ягодицы и врезались между ними. При ходьбе Пьер расставлял носки в разные стороны и размахивал руками, как будто они были на шарнирах.

Пьер очень любил поесть, но это слабость всех французов, так что он не был исключением. В основном, он предпочитал дешевое вино и колбасу, но если были деньги, любил позволить себе что-нибудь повкуснее. Он покупал себе паштет из птицы, корнишоны, сыр бри, ветчину, только сладкого он не любил. Он любил женщин — это была его вторая слабость после вина и колбасы, причем слабость во многом нереализованная. Он объяснял, почему мужчина любит женщин — потому что его родила женщина, и он стремится туда обратно, вот почему на рекламных плакатах часто изображают голый женский зад — мужчины тогда товар точно купят, и женщины тоже, потому что они очень любят собственное тело. Когда он шел по улице и видел на рекламе голый зад, он подбегал поближе, и, указывая пальцем, спрашивал у собеседника:

— Жопа? Правильно?

— Жопа, жопа! — отвечал ему собеседник по-русски, потому что Пьер общался в основном с русскими, у него в доме все время жили русские. Именно русские научили Пьера матерным ругательствам и разным грубым словам, но некоторых слов он все же не понимал.

Когда доведенная до исступления Галя стала называть его «старый козел» и «мудак», значение этих слов долго оставалось для него неясным. Жившие тогда в доме у Пьера русские художники Настя и Валера объяснили ему, что «старый козел» — это что-то вроде «хороший парень», «свой в доску», а «мудак» — от слова «мудрый». Поначалу Пьер им не очень поверил, однако в воскресенье, встретив в церкви на улицу Оливье де Серр дряхлого старика из «белых русских» с трясущейся головой, который уже плохо соображал, он хлопнул его по плечу и спросил:

— Ну что, как дела, старый козел?

Старик посмотрел на него мутным взглядом и ничего не ответил, только неуверенно улыбнулся, а Пьер снова хлопнул его по плечу и воскликнул:

— Да ты настоящий мудак! — но опять никакой определенной реакции со стороны старика не последовало, он только слабо захихикал. После этого Пьер совершенно уверился в положительном значении этих слов.

* * *

Вот уже несколько часов Костя ходил вдоль трамвайной остановки в районе Порт Баньоле, одного из немногочисленных парижских районов, где ходили трамваи. Шел мокрый снег, дул сильный промозглый ветер, погода напоминала петербургскую, но в конце ноября в Париже тоже бывает довольно холодно. Косте казалось, что он стоит на мостике огромного корабля, которым является весь земной шар, но палуба которого каким-то парадоксальным образом ограничена этой остановкой, и стоит ему неосторожно сделать шаг в сторону, как он окажется за бортом, и тогда его уже никто не спасет, но самое главное, он тоже уже не сможет спасти мир, который окончательно провалится в бездну, погрузится на дно огромного космического моря. Костя чувствовал себя Капитаном, который в одиночестве должен выстоять вахту до конца и привести свое судно к берегу. Холода Костя почти не чувствовал. Мимо чередой проходили трамваи, Костя замечал их огни издали, ему казалось, что это огни встречных кораблей.

Он был командиром флота, флота, который только на время покинул российский берег, скрывшись в море от захватившей Крым Красной Армии. И вот теперь их корабль снова приближается к берегу, снова он и его товарищи совершат высадку, и отсюда с этого момента начнется возрождение России, ее «освобождение от большевистской сволочи» — эту фразу Костя с чувством произнес вслух и даже сплюнул на землю, как и положено было продолжателю дела адмирала Колчака, коим в этот момент Костя себя вообразил.