Домашний огонь - [67]

Джеймс ждал молча, пока министр внутренних дел не обернулся к нему.

– Что будем делать, сэр?

– Мы ничего делать не будем. Он – простите за каламбур – сам себе роет могилу. – Карамат глянул на часы. – Пошли в офис, оттуда последим, как будут разворачиваться события.

– Не нужно ли вам до ухода поговорить с женой, сэр?

– Джеймс, пока эта история не завершится, у меня нет ни сына, ни жены. Только государственная служба. Вам ясно?

– Да, сэр. Прошу прощения, сэр.

Карамат зашел в свою комнату, открыл шкаф, изучил вешалку с галстуками. Больше всего было голубых, но в этот день его рука потянулась к матово-красному, сильному, но не кричащему цвету – именно такой галстук повязывает мужчина, уверенный в своей власти.

* * *

Он прибыл на Маршам-стрит одновременно с первым выпуском утренних газет, которые он все еще предпочитал читать на бумаге. Его лицо, наполовину освещенное, наполовину скрытое в тени, словно лицо злодея из комикса, склонялось над разворотом газеты, наиболее близкой его партии. «Интересы государства или же личные счеты?» – вопрошал заголовок.

– Кто-то заранее слил им видео, – сказал Джеймс, лишь бы заполнить паузу.

– Встаньте за дверью и никого не впускайте, хоть саму королеву.

В здании министерства было пусто, Лондон еще спал. Он просто хотел остаться один.

В первом же абзаце упоминался «пожелавший остаться неизвестным член Кабинета», что в сочетании с фамилией журналиста почти наверняка подразумевало Канцеляриста. Пожелавший остаться неизвестным член Кабинета рассуждал о непоправимом ущербе, какой понесла бы репутация министра внутренних дел, вздумай его сын принять участие в похоронах террориста – «разумеется, он сделает все, что в его власти, лишь бы этого не допустить». Самая примитивная линия атаки – и, разумеется, наиболее эффективная.

Статья слой за слоем уничтожала образ славившегося своей решимостью человека высоких принципов и воссоздавала его заново: честолюбивый отпрыск иммигрантов, которому брак принес деньги и связи, и тогда он превратился во влиятельного спонсора партии и – в обход более достойных кандидатов – смог выдвинуться на выборах. В первый раз он победил благодаря своему исламскому происхождению, потом отбросил его, когда принадлежность к мусульманам стала его тяготить. Остается загадкой, каким образом он получил еще один шанс и участвовал в дополнительных выборах на гарантированное место, после того как собственный электорат отвернулся от него в результате мечете-гейта – в партии подобный фаворитизм спровоцировал несколько отставок. Вместо того чтобы прямо и полно ответить на вопросы по поводу своих связей с известными террористами в мечети, которую он обычно посещал, Карамат Лоун взялся играть новую роль, сделавшись самым громогласным критиком той общины, что отняла у него депутатское место. Пролетарий или миллионер, мусульманин или отрекшийся от ислама, гордый сын мигрантов или враг мигрантов, модернизатор или традиционалист? Мы бы хотели наконец увидеть истинного Карамата Лоуна. И заключительный удар, снова от пожелавшего остаться неизвестным члена Кабинета: «Он продаст кого угодно, хоть родного сына, лишь бы приблизиться к заветному адресу на Даунинг-стрит».

Далее по нарастающей. Британия проснулась под хор твитов, наспех написанных интернет-колонок и утренних телеинтервью – все до единого звали министра внутренних дел к ответу. «Личные счеты» – все они подхватили эту фразу, а какой-то остряк переделал в тег #Личныщит.

Профессиональная, хорошо скоординированная кампания. Как же он сразу не догадался, кто держал камеру?

– Ты всегда недолюбливала меня, Элис, – сказал он, когда Палтусиха соизволила снять трубку на пятом звонке.

– Мистер Лоун, ваш сын обратился в нашу семейную фирму и заказал ролик, – ответила она таким тоном, словно разогретый мед капал на рыбью чешую. – Это профессиональная работа. Никаких личных счетов.

Он положил трубку, рассмеялся и расстегнул манжеты.

– Сосредоточься и собирай войска, – велел он Джеймсу. Еще и восьми утра не было. Впереди весь рабочий день, а видео существуют и другие, кроме отснятых Палтусихой.

Он открыл запись, хранившуюся на рабочем столе. Тень на песке посреди пустыни – мужчина стоит на коленях, кривая сабля полумесяцем занесена над его головой. Великолепная съемка, умелая работа оператора, понимающего толк в том, под каким углом следует держать камеру, как выставить свет и – Карамат еще раз нажал клавишу, и хвала имени Божьему зазвучала еще громче – звук. Изготовлено на той самой студии, где работал Парвиз Паша. Карамат не хотел предъявлять это британской публике – варварское зрелище, после которого будут сниться кошмары. И ему, скорее всего, не придется это делать. Если он правильно оценил ситуацию – а он был в этом уверен, – достаточно будет Эймону войти в тот парк, стать участником самого небританского зрелища, какое можно себе представить, и разговор сместится с личных счетов на явную неспособность Эймона Лоуна к здравому суждению. Но на случай, если дело обернется не так, как он рассчитывал, стоит иметь запасной план – напомнить публике, что сюжет здесь всего один и речь идет о гражданине Британии, который бросил родину и отправился луда, где рубят головы, бичуют, распинают, выставляют отрубленные головы на пиках, вербуют в солдаты детей, где допустимы рабство и насилие. Личные счеты? Да, видит Бог, Карамат Лоун принимал все это близко к сердцу. Он стукнул кулаком по столу, отрабатывая эту фразу, прикидывая, уместна ли тут ссылка на Бога, а отрубленная голова меж тем катилась по песку.