Домашние правила - [62]

– Джейкоб был ее парнем?

– Нет. Того зовут Марк. Я его не знаю, но мне невыносима мысль, что он отправится в тюрьму без вины. Я позвонила детективу, который занимается расследованием, и тот попросил меня привезти сюда Джейкоба, сказал, что поговорит с ним и обо всем позаботится. – Эмма Хант утыкается лицом в ладони. – Откуда я могла знать, что он заманит Джейкоба в ловушку? Или не позволит мне присутствовать при их разговоре?

– Если Джейкобу восемнадцать, то он прав, – замечаю я. – Ваш сын согласился поговорить с ним?

– Он буквально побежал в участок, как только ему сказали, что он сможет принять участие в анализе места преступления.

– Почему?

– Для него это то же самое, как для вас участвовать в процессе по делу об убийстве какой-нибудь знаменитости после долгих лет работы по тяжбам в сфере недвижимости.

Ну, это мне понятно.

– Полицейские сказали вам, что Джейкоб взят под арест?

– Нет.

– Значит, вы просто привезли его сюда добровольно?

Эмма распадается у меня на глазах.

– Я думала, они только поговорят с ним. Разве я могла предположить, что его сразу запишут в подозреваемые? – Теперь она уже плачет, а мне проще решить, что делать со встреченным в нью-йоркском метро поросенком, чем с плачущей женщиной. – Я лишь пыталась поступить правильно, – сквозь слезы говорит мисс Хант.

Когда я работал кузнецом, то однажды мне пришлось возиться с кобылой, у которой была трещина в кости стопы. Несколько недель отдыха не помогли ей. Хозяева начали уже поговаривать, не отдать ли ее на убой. Я убедил их, чтобы они разрешили мне сделать подкову с перемычкой между концами и не прибивать ее гвоздями, а надеть на копыто. Сперва кобыла отказывалась ходить, и кто бы стал винить бедняжку? Неделю я выманивал ее из стойла, а потом стал заниматься с ней по полчаса в день. Через год я вывел свою подопечную на поле и любовался тем, как она мчится по нему со скоростью слухов.

Иногда нужна помощь, чтобы сделать первый шаг.

Я кладу руку на плечо Эммы. Женщина вздрагивает и глядит на меня этими своими безумными расплавленными глазами.

– Посмотрим, что тут можно сделать, – говорю я, а сам страшно боюсь, как бы она не заметила, что у меня дрожат колени.

У окошка диспетчера я откашливаюсь.

– Мне нужно видеть полицейского…

– Кого именно? – спрашивает скучающий сержант.

Лицо мое заливает краска.

– Того, кто допрашивает Джейкоба Ханта, – говорю я.

Почему я не догадался спросить у Эммы имя этого парня?

– Вы имеете в виду детектива Мэтсона?

– Да. Я хотел бы прервать допрос, который он проводит.

Сержант пожимает плечами:

– Я ничего прерывать не буду. Вы можете подождать. Я скажу ему, что вы здесь, когда он закончит.

Эмма не слушает. Она отошла от меня к двери, ведущей внутрь полицейского участка. Дверь закрыта на электронный замок, который контролирует диспетчер.

– Он там, – бормочет Эмма.

– Что ж, думаю, в данный момент самое лучшее для нас – это играть по их правилам, пока…

Вдруг дверь с жужжащим звуком открывается. В комнату ожидания выходит секретарша с коробкой для курьера почтовой службы.

– Давай, – говорит Эмма, хватает меня за запястье и протаскивает в закрывающуюся дверь; мы бросаемся бежать.

Джейкоб

Я здесь как живое доказательство того, что сны становятся явью.

1. Я сижу и базарю с детективом Мэтсоном.

2. Он делится со мной деталями расследования.

3. Он ни разу не зевнул, не взглянул на часы и ничем другим не выдал, что ему надоело так долго обсуждать со мной обстоятельства преступления.

4. Он хочет поговорить о месте преступления, где произошло исчезновение Джесс, – месте преступления, которое я срежиссировал.

Серьезно, что может быть лучше.

По крайней мере, я так думал, пока он не начал палить в меня вопросами, как пулями. И рот его наполовину улыбается, и я не могу вспомнить: это означает, что он радуется или нет? И разговор переходит с практических вопросов (сколько весит человеческий мозг, сущность посмертных токсикологических анализов) на личные.

Восхищение, вызванное представлением о том, как создается тонкий срез печени для микроскопического исследования, несколько тускнеет, когда детектив Мэтсон заставляет меня вспомнить, что эта печень принадлежала кому-то, кого я знал, с кем смеялся и ждал встречи, а это далеко от тех чувств, какие я обычно испытываю, входя в общение с людьми. Мне хотелось бы, чтобы смерть оставалась теоретической, но в реальности она сильно отличается от кукурузного сиропа и пищевых красителей. Хотя логически я могу понять, что Джесс больше нет, а значит, не имеет смысла желать, чтобы было иначе, раз уж она не в силах изменить ситуацию, однако это не отменяет того факта, что я чувствую, будто проглотил шарик с гелием и он все раздувается и раздувается и, вообще-то, может разорвать меня на части.

Когда мне уже кажется, что хуже быть не может, детектив Мэтсон обвиняет меня в том, что я обижал Джесс.

Ты схватил Джесс за руки, да?

Я не хватал. И говорю ему это.

А душил ее кто? Зачем врать, если это был ты, а?

Ответ мне, разумеется, известен, но он увяз в синтаксисе. Похоже на то, как за обедом тебя спрашивают: «Ты ведь не хочешь этот последний стейк, да?» А ты, конечно, не прочь бы его съесть. Если ответишь «да», означает это, что ты его хочешь или наоборот?