Домашние правила - [178]

Я закидываю ее себе на плечо – она тяжелее, чем я думал, – и пытаюсь снести вниз по лестнице. На площадке нужно повернуть, я спотыкаюсь, и мы оба падаем. Я приземляюсь поверх нее, а когда поднимаюсь, вижу выбитый зуб. Я знаю, ей от этого не хуже, но меня все равно начинает тошнить. Синяки и сломанный нос почему-то не произвели на меня такого тяжелого впечатления, как этот выпавший зуб.

Я сажаю ее в кресло и говорю: «Подожди здесь», а потом смеюсь, ведь она не может меня услышать. Наверху я вытираю кровь туалетной бумагой, целым рулоном. Он весь липкий и влажный. В кладовке нахожу отбеливатель, выливаю его на пол и другим рулоном туалетной бумаги вытираю все насухо.

Мне в голову приходит, что меня могут поймать, и тут я решаю не просто прибрать все, но создать сцену преступления, которая направит полицию на ложный след. Я собираю в рюкзак одежду, беру ее зубную щетку. Печатаю записку и сую в почтовый ящик. Надеваю ботинки, они мне велики, явно не ее размер, и топаю в них у дома, разрезаю сетку на окне, кладу кухонный нож в посудомоечную машину и включаю быстрый цикл. Я хочу, чтобы все было очевидно, так как Марк не слишком умен.

Стираю следы с крыльца и заметаю их на подъездной дорожке.

В доме надеваю рюкзак и проверяю, не забыл ли чего. Я знаю, что нужно оставить табуретки опрокинутыми и диски разбросанными на полу в гостиной, но я просто не могу. Поэтому я поднимаю табуретки, почту, расставляю диски так, как, по-моему, понравилось бы ей.

Я пытаюсь нести ее в лес на руках, но она с каждым шагом становится все тяжелее, так что в результате через некоторое время я уже тащу ее по земле. Не хочу, чтобы она сидела где-нибудь на ветру, под дождем или снегом. Мне приглянулся кульверт, туда можно попасть прямо с шоссе, не проходя мимо дома.

Думаю о ней, даже когда не нахожусь там; даже когда понимаю, что вся полиция ищет ее, меня отвлекают только мысли о том, как продвигается расследование и продвигается ли вообще. Вот почему, придя навестить ее, я приношу одеяло. Мне оно всегда нравилось, и я думаю, если бы она могла говорить, то похвалила бы меня и очень гордилась бы мной за то, что я завернул ее в него. «Молодец, Джейкоб, – сказала бы она. – Ты позаботился о ком-то для разнообразия».

Мало же она меня знала, только об этом я и думал.

Когда я замолкаю, в зале суда так тихо, что я слышу, как трещат и шипят радиаторы. Я смотрю на Оливера и на маму. Они должны радоваться, потому что теперь все стало ясно. Хотя мне не прочесть, что написано на их лицах или на лицах присяжных. Одна женщина плачет, и я не понимаю, ей грустно из-за Джесс или она счастлива, что наконец узнала, как все случилось.

Теперь я спокоен. Если хотите знать, у меня в крови столько адреналина, что я, наверное, могу добежать до Беннингтона и обратно. Ведь я же только что объяснил, как обставил место преступления с трупом и успешно заставил полицию поверить, что это была попытка похищения. Я соединил все точки, которые штат выставил в качестве улик в этом процессе. Это лучшая серия «Борцов с преступностью» из всех, и я в ней звезда.

– Мистер Бонд? – пытается вывести Оливера из ступора судья.

Адвокат прочищает горло. Он кладет руку на барьер, ограждающий место свидетеля, и не смотрит на меня.

– Хорошо, Джейкоб. Вы подробно рассказали нам о том, что делали после смерти Джесс. Но вы ничего не сказали о том, как она умерла.

– Тут особенно нечего говорить, – отвечаю я.

И вдруг понимаю, где видел такое же выражение на лицах, как у всех людей, сидящих в зале суда. Такое же было у Мими Шек и Марка Магуайра и вообще у каждого, кто считал, что не имеет абсолютно ничего общего со мной.

У меня появляется это жгучее ощущение в животе; оно возникает всегда, когда я слишком поздно понимаю, что, вероятно, сделал что-то совсем не то.

И тут Оливер протягивает мне спасительную нить:

– Джейкоб, вы сожалеете, что убили Джесс?

Я широко улыбаюсь и говорю:

– Нет. Именно это я все время и хотел вам сказать.

Оливер

Вот в чем кроется сладкая горечь всей этой ситуации: допрашивая свидетелей, я не мог бы выставить Джейкоба более невменяемым, чем сделал он сам, давая показания. Но в то же время он оставил о себе впечатление как о безжалостном убийце.

Джейкоб снова сидит за столом защиты и держит руку матери. Эмма побелела как полотно, и я не могу винить ее. После рассказа Джейкоба – детального описания того, как он убрал то, что натворил, – я оказался в таком же состоянии.

– Дамы и господа, – начинаю я, – тут было представлено много свидетельств того, как умерла Джесс Огилви. Мы не оспариваем эти свидетельства. Но если вы внимательно слушали участников процесса, то знаете, что эту книгу нельзя судить по обложке. Джейкоб – молодой человек с синдромом Аспергера, неврологическим нарушением, которое не позволяет ему сопереживать другим людям так, как сопереживаем мы с вами. Когда он рассказывал о том, что сделал с телом Джесс в ее доме, он не видел своей причастности к ужасному убийству. Вместо этого, как вы слышали, он гордится тем, что устроил законченную сцену преступления, достойную включения в специальный журнал или использования в качестве сюжета для сериала «Борцы с преступностью». Я не собираюсь просить, чтобы вы простили ему смерть Джесс Огилви. Мы скорбим вместе с ее родителями об этой утрате и не стремимся никоим образом преуменьшить трагедию. Тем не менее я хочу просить вас учесть сведения, которые вы получили о Джейкобе и его заболевании, чтобы при ответе на вопросы: «Отвечал ли он за свои поступки в момент смерти Джесс?», «Был ли способен отличить правильное от неправильного так, как отличаете вы?» – у вас не осталось другого выбора, кроме как сказать «нет».