Дом волчиц - [97]

— Что произошло с твоей матерью? — слабым голосом спрашивает она.

— Она умерла, когда мне было десять лет. — Феликс упирает остекленевший взгляд в красную стену. Его горе настолько ощутимо, что Амара забывается. В это мгновение она видит перед собой лишь испуганного мальчика, потерявшего мать и мучимого отцом, и ее сердце сжимается от жалости. Она нежно касается его плеча.

— Мне жаль, — говорит она.

Феликс резко приходит в себя.

— Не трогай меня! — рявкает он, вставая. Амара неуклюже вскакивает на ноги и отстраняется, боясь, что он ее пнет. Он пристально смотрит на нее, и оба они знают, что она видит стоящие в его глазах слезы. — Убирайся.

Она опрометью выбегает из комнаты.

Амара закрывает за собой деревянную дверь из его покоев и останавливается на тротуаре, прислонившись к ней спиной. Чувства — невольное сочувствие Феликсу, скорбь по Крессе — разрывают ее на части. Мысль о том, чтобы пойти в лупанарий, взглянуть в глаза Британнике, сделать гибель Крессы реальной и заново увидеть, как та падает в воду, рассказывая о случившемся остальным, кажется невыносимой. Она быстро, но бесцельно бредет вдоль по улице. Ей вспоминаются объятия и любовные признания Руфуса. Но беспокоить его посреди дня в его собственном доме отвратительным рассказом о беременности и гибели шлюхи недопустимо. Она едва не сворачивает на улицу, ведущую к дому Друзиллы, чувствуя, что куртизанка ее не прогонит, но вовремя осознает, что, в сущности, почти ее не знает. Ноги сами несут Амару к гончарной лавке на виа Помпеяна. К Менандру.

Она останавливается на улице и видит его в лавке пересмеивающимся с какой-то молодой рабыней. Рустика нигде не видно. Сердце Амары болезненно замирает. Возможно, это его новая возлюбленная. У нее нет никакого права его осуждать; она вообще не должна была являться сюда, чтобы обременять его своим горем. Она уже собирается уйти, когда Менандр замечает ее и выбегает из лавки.

— Тимарета! — Он окликает ее и, догнав, видит, что ее лицо залито слезами. — Я не могу разговаривать перед лавкой, — произносит он. — Подожди здесь. Прогуляемся до фонтана.

Он возвращается в лавку, прежде чем она успевает возразить. Амара видит, как он говорит что-то рабыне за прилавком, и та, с любопытством взглянув в ее сторону, дает ему ведро.

— Пошли, — произносит Менандр, снова подойдя к ней. — Нам сюда.

Они быстро идут вдоль по улице.

— Прости, — говорит Амара. — Прости за то, что произошло между нами.

Они подходят к фонтану, где уже околачивается кучка сплетников. Это излюбленное место сборищ праздных рабов.

— Сейчас это не важно, — отвечает он, увлекая ее в сторону, чтобы пропустить нетерпеливого прохожего. — Расскажи мне, в чем дело. Тебя кто-то обидел? — спрашивает он с такой искренней заботой, что на ее глазах снова выступают слезы.

— Кресса мертва, — говорит Амара. — Она была беременна. Мы вместе пошли в гавань… — Амара умолкает, не желая описывать последние мгновения жизни Крессы, ее мимолетно мелькнувший плащ, вспенившуюся воду. — И она утопилась…

— Вы были только вдвоем? С вами на пристани никого не было?

Амара кивает.

— Никто не помог. Ни один человек. А когда этот мужчина спросил меня, почему я расстроена, я сказала, что не знала ее. — Она прячет лицо в ладонях, не в силах простить себе это последнее предательство. Менандр ставит ведро на землю и обнимает ее. Она, прижавшись к нему, плачет у него на плече.

— Ты не сделала ничего плохого, — говорит Менандр. — Все в порядке. Ты не виновата.

— Никто не помог, всем было плевать, — повторяет Амара. — Они только разозлились, что она столкнула в воду амфору с оливковым маслом. Ее жизнь ничего не значила. А теперь ее больше нет, и после нее ничего не осталось. Она будто никогда не жила.

— Это не так, — говорит он. — Ты любила ее, она была дорога тебе и своим подругам.

— Я не помогла ей, я позволила ей утонуть…

— Ты не могла ей помочь, — говорит он. — И она сама хотела умереть.

Амара стоит в объятиях Менандра, пока не замечает, что их окружили зеваки, несомненно, прислушивающиеся к каждому их слову. Она выпрямляется и вытирает слезы. Менандр поворачивается к небольшой толпе, собравшейся возле них с ведрами в руках.

— Просто оставьте нас в покое!

— Пошел ты, — сквозь зубы отзывается один из рабов, но зеваки расходятся, давая им возможность свободно поговорить. Никому не хочется нарываться на драку, тем более что всех их ждут хозяева.

— Ты не сделала ничего плохого, — повторяет Менандр и, взяв ее за плечи, заставляет поднять взгляд. — Слышишь меня? Ты ни в чем не виновата.

Глядя в его доброе лицо, в темные глаза, которые она так старалась забыть, Амара понимает, что никогда не сможет полюбить Руфуса так, как любит этого мужчину.

— Прости, что я прислала Дидону, — говорит она. — Мне очень жаль. Я должна была сама тебе сказать. — Она видит, насколько его ранили ее слова, только когда уже поздно брать их назад. — Я не люблю его, — произносит она. — Но я перед ним в долгу.

— Он купил тебя, — говорит Менандр, выпуская ее из объятий. — Я понимаю.

Амара имела в виду не только деньги. Это не единственное, за что она обязана Руфусу. Он вправе ожидать от нее некоего подобия преданности и честности. Но она не хочет причинять Менандру еще больше боли. Он наклоняется, чтобы наполнить ведро, нужное ему разве что в качестве оправдания для Рустика.