Дом вампира и другие сочинения - [19]

Человек, который заключает в себе рай и ад — само совершенство. Однако существует много видов рая, и еще больше — ада. Художник черпает огонь вдохновения из обоих источников. Несомненно, убийца испытывает не более острые ощущения в момент совершения преступления, чем поэт, изображающий свои сияющие миры. То, что он пишет, не менее реально для него, чем подлинная жизнь. Однако, в своем царстве поэт — верховный владыка. Его руки могут быть красными от крови или белыми от проказы — он по-прежнему остается королем. Но горе, если он переступит пределы своего королевства и претворит в жизнь тайные мечты. Толпа, которая ранее аплодировала ему, побьет его камнями или распнет на кресте.

Прошло некоторое время, прежде чем Эрнест смог сосредоточиться на своей пьесе. Его вновь и вновь охватывала творческая лихорадка, и ой сочинял строчку за строчкой, словно нанизывал жемчуг, однако пока что ни слова не доверил бумаге. Даже обсуждать свою работу, прежде чем будут нанесены последние штрихи, казалось ему неприемлемым.

Реджинальд также, казалось, был полностью поглощен работой. У Эрнеста почти не было возможности поговорить с ним. Намекнуть же о своих планах в ходе коротких встреч за завтраком казалось Эрнесту святотатством.

Шли дни. Юноша-апрель уступил место зрелому маю. Пьеса почти полностью сложилась в голове Эрнеста, и он с легким трепетом думал о необходимости приступить к физической части работы — перенести ее на бумагу. Он чувствовал, что этот процесс потребует всех сил, поскольку в последнее время ему было трудно сосредоточиться; мысли ускользали от него, как только он пытался удержать их.

День выдался хороший, солнечный, и Эрнест решил в одиночестве погулять в парке, чтобы успокоить нервы и собраться с силами для решающего этапа работы. Он сообщил о своем намерении Реджинальду, но тот почти не обратил на него внимания. Лицо его было бледным и изнуренным, как у человека, проработавшего всю ночь.

— Вы, наверно, очень заняты? — спросил Эрнест с искренней озабоченностью.

— Так и есть, — ответил Кларк. — Я всегда работаю до изнеможения. Не нахожу себе места, нервничаю, меня лихорадит, и я успокаиваюсь лишь тогда, когда произведение, наконец, появляется на свет.

— Чем же вы так заняты? Вашей поэмой о Французской революции?

— О нет. Собственно, я не обращался к ней уже несколько недель; по сути, с тех пор, как заходил Уолкхэм. Я просто не могу. У меня такое чувство, словно чья-то грубая рука разорвала паутину моих мыслей. Поэзия, когда она еще только зарождается, — это как расплавленное стекло, которому мастер придаст форму птиц, цветов и разных фантастических существ. Даже сквозняк из приоткрытой двери может все испортить. Однако сейчас я занят более важной работой. Я отливаю сосуд не из тонкого стекла, но из расплавленного золота.

— Ужасно интересно, что вы приготовили для нас. Мне кажется, вы достигли уровня, который вам самому уже невозможно превзойти.

Реджинальд улыбнулся.

— Твоя оценка слишком лестна, хотя и приятна. Признаюсь тебе, что мой новый замысел уникален. Он сочетает зрелое совершенство моей техники и свежесть весны.

Эрнест чуть не дрожал от предвкушаемого наслаждения. Его душа откликалась на прикосновения Реджинальда, как арфа на порыв ветра.

— Когда, — воскликнул он, — вы окажете нам честь познакомиться с вашим творением?

Реджинальд уже снова опустил глаза к письменному столу.

— Если боги будут благосклонны, я все завершу этой ночью. Завтра у меня прием, и, скорее всего, на нем я и прочту свое произведение.

— Возможно, скоро я тоже смогу представить вам мою пьесу.

— Будем надеяться, что так, — рассеянно ответил Реджинальд, и эгоизм художника вновь приковал его к работе.

X

В ту ночь в доме Реджинальда Кларка собралось блестящее общество. В кабинете и прилегающей к нему гостиной стоял приглушенный гул голосов. На белых шеях сверкали драгоценные ожерелья; казалось, в каждом камне заключена чья-то душа. Сладострастно шелестели шелка, нежно облегая стройные формы своих хозяек. От волос и рук прелестниц исходил легкий аромат духов, смешиваясь с едва ощутимым запахом их плоти. Благовонные свечи в разноцветных хрустальных шарах бросали трепетный свет на изысканное общество, вызывая неестественный блеск на лицах мужчин, в то время как в волосах и драгоценностях женщин лучи, казалось, плясали бесовский танец.

В ярко освещенном углу комнаты стояло кресло, покрытое мехом тропических хищников, похожее на трон, ожидающий появления монарха. Сверху над креслом свешивались темно-красные драпировки в восточном стиле, напоминавшие балдахин, что еще более усиливало сходство с монаршим троном. Гости стояли небольшими группами, беседуя, или сидели в креслах необычной формы, расставленных по всей гостиной в кажущемся беспорядке. Присутствовали критики, писатели и просто светские люди. Каждый, кто что-то представлял собой, имел свой собственный кружок почитателей. Представителей богемы было немного, однако и без них не обошлось. Магия имени Реджинальда Кларка заставляла добропорядочных дам закрывать глаза на присутствие некоторых личностей, мимо которых они прошли бы на улице, не поздоровавшись.