Дом, в котором… Том 1. Курильщик - [84]

К тому времени, как стало немного тише, Черный успел смотаться, и поговорить с ним я не успел. Я подполз к Сфинксу, который лежал с неприступным видом, закинув ноги на спинку, и поинтересовался, о каком-таком первобытном законе говорил Помпей.

До того как я об этом спросил, все занимались своими делами, но тут сразу их побросали, подошли ближе и уставились на нас.

– Обожаю Курильщика, – бормотал Табаки, подтаскивая ко мне очередной мешок, набитый всяким хламом. – Вы только прислушайтесь, как он формулирует свои вопросы!

Горбач, сочувственно глядя на Сфинкса, передал мне кофе. Македонский повис на спинке кровати, не выпуская из рук сахарницу. Удивительно здорово эти люди умели превращать все в цирк. Должно быть, годами тренировались. Я пожалел, что не поехал за Черным сразу, как только он вышел.

Сфинкс даже не соизволил подняться. Лежал, глядя в потолок, с протезами в перчатках на брюхе. Но объяснил. Что закон, так не понравившийся Помпею, называется «Законом выбора». И закон этот такой старый, что в Доме уже никто не помнит, когда и кто его придумал. Он обязывает любого следующего ему идиота – Сфинкс так и сказал, «идиота» – умереть за своего вожака. Скажем, если намечается переворот, следующий этому закону обязан защищать вожака ценой собственной жизни. Сфинкс как будто цитировал какой-нибудь занюханный учебник. Таким тяжеловесным слогом, что до меня не сразу дошел смысл сказанного. А когда дошел, я чуть не пролил весь свой кофе. Сидевший рядом Горбач бережно придержал мою чашку. Табаки давился смехом и хрюкал, как сумасшедший.

– А при чем здесь выбор? – спросил я.

– Выбор при том, что этот Закон можно было и не соблюдать. Теоретически.

– Действительно, первобытная хрень, – согласился я с Помпеем.

Табаки объяснил, что предки были люди суровые, и нехороших законов у них водилось в избытке. «Темные были времена, Курильщик, уж поверь». Он опять захихикал.

Я поинтересовался, чьих предков он имеет в виду.

– Наших, – возмутился Шакал. – Здешних.

– Наверное, когда-то думали, что такой закон избавит вожаков от слишком частых покушений, – предположил Сфинкс. – Должно быть, поначалу он даже работал. Считалось, что чем лучше вожак, тем больше народу сделает свой выбор в его пользу, а значит, тем меньше будет шансов у претендентов. Хотя могли бы и сообразить, во что это со временем выродится.

Голова Лэри вынырнула из межкроватного прохода и водрузила подбородок на край матраса.

– Старшие на этом и погорели, – сообщил он. – У Угробища Мавра сорок человек сидело «на выборе». Ясное дело, мало кто уцелел.

Я спросил, кто такой Угробище Мавр.

– Мал ты еще знать такие вещи, – мрачно ответил Лэри и убрал голову.

Я не сказал, что в таком случае, наверное, не следовало об этом заговаривать. Я решил быть вежливым и принять в их дурацких играх посильное участие. Поэтому спросил Сфинкса, что он имел в виду, когда сказал Помпею, что «это бесполезно».

– Бесполезно было отговаривать его от драки, – объяснил Сфинкс. – Он бы меня не понял.

– А ты собирался? – ахнул Табаки. – С ума сошел? Как бы это, по-твоему, выглядело, ты только подумай!

Сфинкс сел.

– Как бы ни выглядело, – сказал он. – Надо было попытаться. Он тоже человек.

– Он придурок! – заорал Табаки. – Полный кретин!

– За это не убивают.

– Еще как убивают!

Они орали друг на друга, сблизив лица, едва не соприкасаясь носами. Как будто были одни. Как будто никого рядом не было.

– Очень даже убивают, – повторил Табаки уже тише.

Сфинкс смотрел ему в глаза еще некоторое время, потом отвернулся.

Я перевел дух. Большая игра достигла небывалого накала. Им почти удалось убедить меня, что все это взаправду, что они не играют, что речь действительно о жизни и смерти. Судя по лицам присутствовавших, впечатлились все.

– И что? – спросил я. – Помпея уже не спасти?

На меня посмотрели, как на больного. Сочувственно и с сожалением. Таким образом заканчивались все мои попытки внести вклад в игру. Я понял, что на сегодня с меня хватит. Что я больше не в силах изображать дурачка, которого требуется просвещать.

Я сказал им спасибо. Сказал, что они помогли мне разобраться во всем и что теперь я просто счастлив. Они вытаращились, как на совсем слабоумного.

Я пил свой кофе и больше никого ни о чем не спрашивал.

Мы ехали и шли в кромешной тьме. Медленно, как черепахи. Фонарики мало помогали. Два бледных кружочка света под колесами и куча народу, наступающего друг другу на пятки, спереди и сзади. Три спотыкающиеся в потемках стаи, и нам еще повезло, что Псы на первый уже спустились. Когда мы проезжали мимо дверей спален, за ними поднималась возня, они приоткрывались, и до нас долетал шепот оставленных – таких, как наш Толстый, или чуть более вменяемых. Бедняги очень старались не привлекать к себе внимания, но все же это действовало на нервы.

Впереди у лестницы стоял кто-то, чуть ли не прожектором освещавший спуск. Я вспотел, захотелось курить. Перекресточный телевизор показался скорченной человеческой фигурой. Казалось, что наши шаги отдаются на всех этажах, и вот-вот сбегутся встревоженные воспитатели с Ящиками выяснять, в чем дело.

Лестница пахла дезинфекцией и мышиным пометом. Осветитель очень старался. Он группировал всех по шестеро, освещал дорогу до самых нижних ступенек, а затем поднимался за следующей группой.