Дом «У пяти колокольчиков» - [155]

Это была его племянница, красивая, совсем уже взрослая девушка, живущая здесь же со своею матерью. Несмотря на то, что происходила она из очень богатой пражской семьи, большую часть времени она обыкновенно проводила в доме господина комиссара.

Следует присовокупить, что при всей бесцеремонности господина комиссара была у него одна слабость. Он не скрывал, сколь сильно огорчает его то обстоятельство, что нет у него детей; в особенности желал он иметь дочь. Со всей серьезностью предавался он мечтам о том, как воспитал бы из нее образцовую женщину, воплотив в ней тот идеал, который всегда стоял перед его мысленным взором. Он употребил все усилия, дабы найти удовлетворение своей тоске по дочери. Когда у кого-нибудь из его многочисленных и чрезвычайно богатых родственников подрастала девочка, он до тех пор не оставлял их в покое, пока они не соглашались отдать ее в его распоряжение хоть на некоторое время — хотя бы на несколько часов в день. Он окружал свою воспитанницу истинно отеческой любовью, и супруга его, дама, обладавшая добрым сердцем и кротким характером, становилась для нее настоящей матерью. Он ходил со своей питомицей на прогулки, вывозил ее в театр, в концерты — словом, повсюду, где она могла бы получить нечто полезное для своего образования. Всякую свободную минуту употреблял он на то, чтобы почитать вместе с нею, и все, что она сама не в силах была уразуметь, старательно объяснял и растолковывал ей со свойственным ему умением. Отправляясь по делам службы, он непременно наказывал, что ей следует сделать и изучить в его отсутствие, а возвратясь, выслушивал и просматривал выполненный урок, несмотря на усталость, с охотою и огромным удовольствием.

Однако ежели все прочие дела, за которые брался господин комиссар, удавались ему как нельзя лучше, то в качестве воспитателя он решительно не имел успеха. Его ученицы уже через несколько недель, а порой и раньше, с плачем убегали от него, умоляя родителей не отдавать их ему. Взращенные в роскоши и удовольствиях, они не желали стремиться в жизни к чему-либо иному. Какой расчет им был мучить себя науками, ежели они без того богаты? Работа и изнурительный труд были, по их мнению, уделом и обязанностью девушек необеспеченных, которым в будущем предстояло самим зарабатывать себе на кусок хлеба, полагаясь лишь на собственное усердие.

По сей причине между богатых девиц не нашлось ни одной, которая проявила хотя бы слабое стремление к знаниям и образованию. Всего у них имелось в избытке; сознание этого удовлетворяло их вполне: достаток был в их глазах превыше всякой учености. Куда бы они ни пришли, все взоры немедленно обращались к ним, на них тотчас сосредоточивалось внимание общества, кавалеры так и вились вокруг них, — чего же большего можно было желать?

Подобные взгляды весьма усердно поддерживали в своих дочерях родители, что, разумеется, в немалой степени разжигало у девиц протест против тех возвышениях целей, к коим со свойственной ему решительностью и неутомимой энергией уготовлял их господин комиссар. Взгляд его в эту минуту как раз переместился с племянницы, в растерянности жмущейся к дверям, на ее матушку, отчего бедняжка вся залилась краской.

— Итак, барышня все-таки здесь, невзирая на то, что еще сегодня утром я совершенно определенно объяснил ей, почему я не желаю, чтобы она сопровождала свою маменьку на эти собрания, — излил он наконец свою досаду. — Стало быть, россказни о ленивых служанках, неподнявшихся блинах, пожелтевшем белье соседских дам, о шелковых платьях всех этих кумушек, как я имею случай наблюдать, гораздо более притягательны для нее, нежели «История для девушек» Осера, к которой я настоятельно советовал ей обратиться сегодня пополудни. Ну что ж, — прибавил он, резко поднявшись, — веди беседы о гусях, коль скоро это тебе нравится, и сама оставайся гусыней, ежели таково твое желание. Но знай, что меня это больше не трогает. Я слишком долго имел несчастие сносить все это. Наш разговор, барышня, окончен, и навсегда.

Дамы, напуганные тем, с какой яростью мечет он стрелы своего праведного гнева на несчастную племянницу, встали и, окружив его, попытались защитить ее и успокоить комиссара, доказывая, что он к ним несправедлив, что он недооценивает их усердия и что каждой девушке необходимо приобрести всестороннее понимание и опыт во всем том, о чем он выразился столь пренебрежительно, — все это пригодится любой девице как будущей хозяйке и доброй супруге, пекущейся о счастье своего мужа.

Однако господина комиссара было уже не удержать, и своими доводами дамы только подлили масла в огонь.

— Уж не думаете ли вы, мои любезные, что всякий мужчина почтет себя счастливым, когда жена, поставив перед ним жареную свинину с капустой, примется рассказывать, во что она ей обошлась и как долго она ее жарила? Это сумеет сделать любая служанка за двадцать золотых в год после полугодовой практики. Будьте уверены, что большинство мужчин по горло сыты прозой жизни, окружающей их повседневно, что им до одури надоели людская пошлость и глупость и что, садясь подле своей супруги, они желали бы встретить нечто совсем иное, нечто более возвышенное, нечто такое, что озаряло бы всю эту обыденность и сияло над нею, как звезда над болотной топью, — вот что назвали бы они подлинным семейным счастьем. Да что проку спорить с вами о таких вещах! Ежели мне — даже мне! — не удалось ни одну из вас убедить в этом, ежели сами вы не стремитесь к иному влиянию на мужчину, кроме как угождать самым низменным его прихотям, потакать самым вздорным его привычкам — стало быть, этого не удастся сделать никому!