Дом у озера Мистик - [31]

И тогда визг вырвался наружу. Громко, еще громче, еще и еще громче. Она закрыла уши руками, чтобы его не слышать. Она знала, что плачет, но и с этим она тоже ничего не могла поделать.

Учительница взяла Иззи за ту руку, которая была в перчатке, и сжала это ничто. Иззи ничего не почувствовала и от этого завизжала еще громче.

— Ну, деточка, она же не невидимая, — мягко сказала миссис Браун. Потом она бережно взяла Иззи за другую руку и повела ее по коридору.

Визг все продолжался и продолжался. Иззи визжала все время, пока они шли по коридору и когда они вошли в кабинет директора. Она видела, как взрослые на нее смотрят, но ничего не могла с собой поделать. Она знала только то, что она исчезает, пальчик за пальчиком, а никому, кажется, до этого нет дела.

Визг прекратился так же внезапно, как и начался, оставив после себя внутри холод и дрожь. Иззи стояла посредине кабинета директора, и все на нее смотрели. Она подвинулась бочком и встала в угол, втиснувшись между окном и страшным зеленым диваном. Взрослые продолжали говорить, обсуждать ее, шептаться. Всех волновало, почему она больше не говорит, и это все. И доктора Швабе тоже удивляло, почему она не разговаривает, а еще Иззи слышала, как Лерлин и Бадди тоже говорили об этом. Они вели себя так, будто из-за того, что она не может говорить, она не может и слышать. Лерлин все время называла ее «бедная малышка», и каждый раз, когда она это произносила, Иззи вспоминала что-то плохое, и ей хотелось, чтобы Лерлин немедленно замолчала.

А потом в кабинет директора вошел ее папа, прямо как рыцарь из маминых сказок. Взрослые сразу замолчали и отодвинулись в сторону. Папа бы не пришел в школу, если бы она не начала визжать, и на секунду она была даже рада, что визжала. Даже если от этого она становится плохой девочкой, она все равно была рада, что ее папа здесь. Ей хотелось подбежать к нему, обнять его и сказать тем голосом, какой у нее когда-то был: «Привет, папа!» Но папа казался таким грустным, что она не могла двинуться с места.

Он был такой красивый. Хотя после того плохого, что случилось, его волосы и поменяли цвет, он все равно был самым красивым мужчиной на свете. Иззи помнила, как звучал его смех, как он смеялся, когда хотел, чтобы она тоже захихикала вместе с ним. Но он больше не был по-настоящему ее папой. Он больше не читал ей на ночь сказки, не подбрасывал ее со смехом вверх, пока она сама не рассмеется. А иногда по ночам его дыхание пахло лекарством, и он двигался, как поломанная кукла.

— Иззи?

Папа тихо позвал ее и шагнул к ней. На какое-то головокружительное мгновение она подумала, что он до нее дотронется. Она выбралась из угла и маленькими шажками двинулась в его сторону. Она прислонилась к нему совсем легонько, думая, что, может быть, он поймет, как сильно она в нем нуждается. Но он снова повернулся лицом к взрослым:

— Боб, что здесь происходит?

Иззи захотелось, чтобы вернулся визг, но она чувствовала внутри только мучительную пустоту.

А когда она взглянула на свою руку, то увидела, что пропал еще один палец. Теперь она видела на своей правой руке только большой палец и указательный.

Взрослые еще много и громко разговаривали, но она не слушала, что они говорили. Папа ушел, и Иззи пошла домой с Лерлин. Снова.

— Иззи, дорогуша, ты здесь?

Она услышала голос Лерлин через закрытую дверь комнаты.

— Иззи, выходи, я хочу тебя с кем-то познакомить.

Иззи хотела притвориться, что не слышала, но она знала, что в этом нет смысла. Она только надеялась, что Лерлин не собирается снова ее купать — она всегда наливала в ванну слишком холодную воду и попадала мылом ей в глаза.

Она вздохнула: «Мисс Джемми, нам надо идти».

Иззи взяла двумя пальцами куклу и скатилась с кровати. Проходя мимо туалетного столика, она посмотрела на себя в зеркало. Маленькая, худая девочка с лохматыми темными волосами и одной рукой. И глаза, все еще опухшие оттого, что она плакала. Дома, когда была мама, она никогда не была такой.

Дверь открылась, в проеме стояла Лерлин.

— Доброе утро, дорогая.

Она протянула руку и заправила спутанную прядь волос за ухо Иззи. Иззи посмотрела на нее снизу вверх.

— Пойдем, тыковка.

Иззи молча последовала за ней по коридору.

Энни стояла на розовом коврике при входе в дом Лерлин и Бадди — трейлер тройной ширины. Бадди, муж Лерлин, «радсвамипознакомицца», сидел, задрав ноги, в бордовом кресле с откидывающейся спинкой, на его груди лежал раскрытый номер «Спорт иллюстрейтед», а в правой руке была банка пива «Миллер». Он внимательно наблюдал за Энни.

Она переступила с ноги на ногу, стараясь не думать о том, что она не психиатр и что травма ребенка — это темный, бездонный колодец, и о том, что она сама как потерянная. Энни всегда знала, что любовь очень важна, возможно, это самая важная вещь на свете, но за последние несколько недель она поняла, что это не волшебный эликсир. Даже Энни была не настолько наивной, чтобы верить, что любую проблему можно решить, окутав ее любовью. Бывает боль, которую нельзя облегчить, бывают травмы, от которых невозможно оправиться. Она это знала с того дня, когда умерла ее мать.