Дом толкователя - [45]

Ведут коня: он томным оком

Глядит на прах своих копыт,

Идет в унынии глубоком

И гриву по песку влачит. —

Где всадник, где громометатель,

Душой и телом Исполин,

Дружинам к славе указатель.

Земли и року Властелин?..

Се — Он простерт на колеснице!

Се Тот, Кто честь народов спас!

Ни скиптра, ни меча в деснице,

Уста безмолвны, взор угас.

(Деяния: 139)

Вернемся к аллюзионной балладе Языкова:

Пришли — и широко бойцов и граждан

          Толпы обступили густыя

То место, где черный восстанет курган,

          Да Вещего помнит Россия;

Где князь бездыханный, в доспехах златых,

          Лежал средь зеленого луга,

И бурный товарищ трудов боевых —

          Конь белый — стоял изукрашен и тих

У ног своего господина и друга.

(Языков: 198)

Целая эпоха уходила с усопшим:

Все, малый и старый, отрадой своей,

           Отцом опочившего звали;

Горючие слезы текли из очей,

           Носилися вопли печали;

И долго, и долго вопил и стенал

           Народ, покрывавший долину;

Но вот на средине булат засверкал,

           И бранному в честь властелину

Конь белый, булатом сраженный, упал

           Без жизни к ногам своему господину.

Все стихло… руками бойцов и граждан

           Подвинулись глыбы земныя…

И вон на долине огромный курган,

           Да Вещего помнит Россия!

(Языков: 198)

В балладе Языкова «молодой владыка славян» (на самом деле исторический Игорь не был молод) в память почившего князя созывает свою дружину на ратную потеху. Это несомненная аллюзия на гвардейский парад, устроенный новым царем в двенадцатую годовщину вступления русской армии в Париж. У Языкова:

Тогда торопливо, по данному знаку,

           Откинув доспех боевой,

Свершить на могиле потешную драку

           Воители строятся в строй;

Могучи, отваги исполнены жаром,

           От разных выходят сторон,

Сошлися — и бьются… удар за ударом,

           Ударом удар отражен!

<…> Расходятся, сходятся… сшибка другая —

           И пала одна сторона!

И громко народ зашумел, повторяя

           Счастливых бойцов имена.

(Языков: 199)

Наконец, в балладе появляется «с гуслями в руках славянин», напоминающий певца из баллады Жуковского (только уже не таинственного, а известного всем!):

Вдруг, — словно мятеж усмиряется шумный

           И чинно дорогу дает, <…> —

Толпы расступились, и стал среди схода

           С гуслями в руках славянин.

Кто он? Он не князь и не княжеский сын,

           Не старец, советник народа,

Не славный дружин воевода,

           Не славный соратник дружин;

Но все его знают, он людям знаком

           Красой вдохновенного гласа…

Он стал среди схода — молчанье кругом,

           И звучная песнь раздалася![145]

(Языков: 200)

Песня певца — элегическое воспоминание о подвигах и добродетелях почившего князя — напоминала современникам о подвигах и добродетелях «русского Агамемнона», победителя Наполеона, императора Александра:

Он пел, как премудр и как мужествен был

          Правитель полночной державы;

Как первый он громом войны огласил

          Древлян вековые дубравы;

Как дружно сбирались в далекий поход

          Народы по слову Олега;

Как шли чрез пороги, под грохотом вод,

          По высям днепровского брега;

Как по морю бурному ветер носил

          Проворные русские челны;

Летела, шумела станица ветрил,

          И прыгали челны чрез волны!

Как после, водима любимым вождем,

          Сражалась, гуляла дружина

По градам и селам, с мечем и с огнем

          До града царя Константина;

Как там победитель к воротам прибил

          Свой щит, знаменитый во брани,

И как он дружину свою оделил

          Богатствами греческой дани!

Умолк он — и радостным криком похвал

          Народ отзывался несметный,

И братски баяна сам князь обнимал;

          В стакан золотой и заветный

Он мед наливал искрометный

          И с ласковым словом ему подавал…

(Там же)

Кто же был историческим «прототипом» певца-славянина, обласканного новым князем? Однозначно ответить на этот вопрос затруднительно. Смерть императора вызвала многочисленные поэтические и прозаические сетования, известные Языкову из петербургских и московских журналов[146], но ни один автор не был удостоен внимания нового монарха. Под песней славянина мог пониматься прочувствованный панегирик Александру президента Российской академии наук и восходящей звезды новой русской администрации С. С. Уварова[147]. Ораторский дар будущего министра народного просвещения нашел выражение и в его знаменитой речи о новом государе как современном Петре Великом, прочитанной в Академии наук 20 декабря того же года и заинтересовавшей Языкова накануне написания баллады (из письма к брату от 5 января 1827 года: «Напиши, как происходило торжество столетия в Академии Наук, в присутствии императора и царской фамилии… Да не будет ли напечатана речь Уварова? Если да, то подари меня ею») (Языков 1913: 294). Однако едва ли талантливый бюрократ Уваров мог быть «людям знаком красой вдохновенного гласа». Полагаем, что Языков — в прямом соответствии с сюжетом «Графа Гапсбургского» — имел в виду не поэта и не политика, а духовное лицо, наделенное даром поэтического слова (если у Жуковского священник оказывается певцом, у Языкова — певец священником). Здесь есть две вероятные кандидатуры. 13 марта в императорской усыпальнице панихиду Александру служил петербургский митрополит Серафим (Глаголевский) (заметим, что в день бунта он безуспешно пытался образумить мятежников: ср. в балладе «словно мятеж усмиряется шумный…»). Между тем ораторские способности престарелого Серафима едва ли соответствуют данной в стихотворении восторженной характеристике.