Дом сестер - [189]

— Почему нет? — спросил он и поцеловал ее.

Позже Барбара подумала, что ее гормоны, должно быть, сошли с ума. Возможно, это было нормально после полуторагодового полового воздержания, хотя она никогда не воспринимала это как негативный фактор. Она была слишком занята, чтобы даже время от времени задумываться над тем, что ее телу, возможно, чего-то не хватает. Каким-то образом секс для нее всегда был связан с отсутствием дисциплины. Он ни к чему не приводил, а значит, без него можно было вполне обойтись и вместо этого поработать над завтрашней речью или проработать какое-нибудь дело.

Должно быть, что-то ускользнуло от ее внимания…

Барбара не помнила, как они разделись. Помнила только, что едва сдерживала свое нетерпение. Это было почти так же, как еще совсем недавно в кухне, когда она была готова вонзиться зубами в ветчину, рвать руками на куски мясную нарезку и запихивать все это себе в рот. Это была та же жадность, тот же голод. Образованная, выдержанная Барбара осталась где-то позади. Осталось лишь существо, которое не хотело больше ничего, кроме немедленного спасения.

Она шептала ему немецкие слова, забыв про английский, но Фернан, казалось, понимал ее. Они упали на постель, в которой он должен был провести эту ночь один, и предались любви на голом матраце, лежащем на пружинной кровати, потому что им не хватило терпения, чтобы постелить белье. В какой-то момент у Барбары в голове мелькнула мысль, что нужно спросить Фернана, закрыл ли он входную дверь, так как нельзя было полностью исключать вероятность того, что появится Ральф. Но тот был моментально отнесен к обстоятельствам, которые сейчас не играли никакой роли.

Еще никогда Барбара не испытывала ничего подобного. Она даже не представляла, что ее тело способно на подобные ощущения. Она не знала, как можно раствориться в желании и несколько секунд вообще не бояться умереть. Быть циничной и требовательной; сначала умолять, а потом наслаждаться тем, как умоляет ее он. Ей было все равно, как она выглядела, что он о ней думал, испачкали ли они постель. Она хотела мягкого и ласкового секса, она хотела жесткого и грубого секса, она хотела секса во всех его проявлениях. И главное — хотела, чтобы это никогда не кончалось…

В какой-то момент оба обессилели.

Они лежали рядом, с трудом переводя дыхание. Барбаре казалось, что у нее все болит; но это была боль, которой она наслаждалась, — означающая, что она еще жива. Ей казалось, что от ее бешеного сердцебиения дрожит кровать; лицо было мокрым от пота. В этот час Барбара потеряла контроль над собой, и произошло то, чего она больше всего опасалась.

Но, к ее удивлению, не случилось ничего плохого. Мир не рухнул, и она тоже. Напротив, на нее словно накатила жизнетворная волна; словно природа вернула то, что до этого забрала у нее, — и это было неповторимое чувство! Она снова стала частью жизни. Она плыла по течению, а не против него. Было ощущение, будто закончился долгий изнурительный бой. Наступило такое облегчение, что Барбара тихонько застонала.

Фернан, не разобравшись, что происходит в ней, почти умоляюще произнес:

— Только не сейчас. Подожди немного!

Барбара теснее прильнула к нему, прижавшись спиной к его груди; его рука обнимала ее горячо и крепко.

— Не беспокойся, — прошептала она, — я и сама в нокауте!

Он тихо засмеялся.

— Ничего удивительного. Я еще никогда не встречал такой женщины, как ты. Ты — просто фейерверк, тебе это известно?

— А я всегда думала, что фригидна…

— Бог мой! — Он, кажется, был действительно ошеломлен. — Кто тебе это внушил?

— Никто. Просто я так думала.

— В таком случае, если ты фригидна, то пусть тогда весь мир кишит фригидными женщинами!.. Ты никогда не слышала о том, что если женщина не получает удовольствия от секса, то в этом виноват мужчина?

«Для мачо из сельского Йоркшира он на удивление осведомлен», — подумала Барбара.

— В моем случае все не так просто, — сказала она задумчиво.

Его рука нежно играла с ее ухом.

— Расскажи мне о себе. Я ведь ничего не знаю. Кто ты, Барбара?

— Да рассказывать-то особо нечего…

Барбара рассказала ему этой ночью то, что больше никому не рассказывала: что она была когда-то толстой и некрасивой, что ни один юноша на нее не смотрел. Фернан, все еще обнимая ее за плечи, молча слушал. Барбара чувствовала затылком его дыхание, а спиной — удары его сердца. Один раз она начала плакать, но Фернан не мешал ее слезам и дал ей возможность поплакать.

Она никому так не изливала душу, даже Ральфу. До него или в кругу друзей в разговорах о подростковом времени иногда говорила: «Тогда я была пышкой, с которой никто не хотел танцевать!» Но при этом смеялась — и в лицах других видела, что они считают ее слова кокетством и преувеличением, так как у стройной Барбары, красивой, элегантной, успешной, желанной Барбары в действительности не могло быть никаких проблем.

Если одна из подруг восклицала: «Ты была пухленькой и невзрачной? Я тебе не верю!», Барбара ужасно радовалась, так как именно эту реакцию она и рассчитывала вызвать. Но в глубине души оставалась холодной и одинокой, потому что никто не видел в ней травмированного ребенка и никто ее не утешал.