Дом с привидениями в Летчфорде - [42]

"Вот как это все произошло, — заканчивал он, — даю вам слово, клянусь честью".

— Бедняга Вал! — вздохнул я и положил письмо в записную книжку.

Спустя час появилась Мэри. Она больше обычного старалась мне угодить, была особенно ласкова и внимательна.

— Мэри, дорогая, — окликнул я ее, когда мы остались вдвоем.

— Да, — отозвалась она, не глядя на меня, и подошла поближе.

— Сегодня утром вы получили письмо от Валентайна Уолдрума, — начал я, приглашая ее садиться. — Покажите мне его.

Она колебалась, бедняжка. Она впервые получила любовное письмо от человека, которого сама любила — оно казалось ей священным, словно она оставалась ребенком, еще не изведавшим забот и печалей.

— Я хочу взглянуть на него, дорогая, — сказал я твердо, — чтобы понять, будем ли мы с ним друзьями или врагами, буду ли я уважать или глубоко презирать его.

Она покорно протянула мне письмо, затем уселась рядом, следя за выражением моего лица, как ребенок или собака.

Когда я кончил читать, она взяла меня за руку, уткнулась мне в плечо и расплакалась.

— Не осуждайте ни его, ни меня, — сказала она. — Я не знала, что такое любовь. Я не имела об этом никакого понятия. Если б я знала, я бы давно перестала с ним видеться.

Я дал ей выплакаться: слезы всегда на пользу женщинам. Они их успокаивают и в умеренном количестве делают их глаза светлее. Пока она плакала, я пытался решить деликатную проблему.

Положим, Джеффри в своем завещании предоставил бы ей полную свободу, должен ли я был пытаться завоевать ее сердце?

Решительно, да. Я понял это сейчас, когда ее сердце разрывалось от любви к человеку, годящемуся мне в сыновья, и она рыдала у меня на груди всего в четырех дюймах от моего сердца.

Конечно, потерянной юности не вернуть, но, как на грех, избранница нашего сердца всегда появляется на свет слишком поздно.

— Теперь вы знаете, как поступить, Мэри, — подсказал я, выждав несколько минут, которые она посвятила чувствам, а я туманным размышлениям.

— Как? — прошептала она.

— Я бы предпочел услышать это от вас.

Она сжала руки и сказала, как ребенок, затвердивший урок:

— Я никогда не должна его видеть, слышать, писать ему или думать о нем, если только у меня получится.

Я притянул ее к себе, приподнял прелестное, заплаканное лицо и поцеловал. Небо свидетель, так отец целует дочь или сестра сестру.

— Помоги вам Господь, Мэри, — сказал я. — Время все лечит, но вам будет тяжело. Боль может оказаться жестокой.

Она подняла руку и погладила меня по щеке, словно заверяя, что выдержит любую боль.

— Вы воплощение всего лучшего, что есть в женщине, дорогая. Я никогда не встречал такой истинно женской души, как у вас.

Впрочем, я становлюсь болтливым. Поспешим же к развязке.

Вскоре я покинул Фэри-Уотер вместе с Джеффри. Его доставила на станцию самая легкая коляска из Лоу-Парк. Лакей герцога Севернского с помощью Валентайна отнес больного мальчика в дожидавшуюся нас инвалидную карету.

Дважды в неделю я заходил к Валентайну навестить больного и дважды в неделю отправлял в Фэри-Уотер благоприятный отчет о здоровье мальчика.

К этому времени я вновь обосновался в Лондоне. В ближайшие полгода я не намеревался покидать свое жилище, если не считать нескольких дней на Рождество. Меня окутывали знакомые туманы, милые моему сердцу газовые фонари напрасно старались рассеять кромешную тьму на пустынных улицах. В спертом воздухе, подобно глухим раскатам барабана, раздавались крики: "Орехи!", "Булки", "Лепешки!". Казалось, солнце вдруг взяло моду пребывать в состоянии вечного затмения, а луна, как и всякая женщина, решила этой моде следовать.

Обыкновенно в это время года я обедаю с людьми, которые почитают за честь находиться в моей компании, поэтому вечерами я часто скучал, хотя редко оставался один.

Впрочем, не нужно быть снобом, чтобы честно заявить, что общество людей, живущих к западу от Бонд-стрит, приятней тех достойных, но скучных людей, что обосновались на центральных площадях Лондона.

Я получил от леди Мэри около дюжины писем. Она была в восторге от дома, от местности, от соседей — не буду ли я так любезен зайти туда-то и туда-то и заказать для нее то-то и то-то? Она не извинялась, не просила прощения за причиняемые неудобства. С какой стати? Разве она не испытывала на себе глубину, широту и беспредельность моей доброты в течение долгих лет, об истинном числе которых любая другая женщина "не пожелала бы вспоминать".

Я написал, что собираюсь прислать ей пару лебедей, чтобы пруд, окруженный соснами, не казался таким угрюмым, но вскоре получил ответ, где она просила меня повременить, потому что пруд сильно обмелел и неизвестно, не опустится ли вода еще ниже.

Лето стояло на редкость сухое и жаркое, и до меня то и дело доходили жалобы, что где-то высох источник или ручей, поэтому меня нисколько не удивило, что злополучный пруд постигла та же участь.

Однако на леди Мэри этот факт, похоже, произвел глубокое впечатление: она отправляла мне депеши о состоянии пруда по меньшей мере дважды в неделю.

"Мне говорили, — писала она, — что вода в вашем маленьком озере за последние сто лет не опускалась ниже корня определенного дуба. Сейчас она стоит тремя футами ниже".