Дом проклятых душ - [9]

В самом деле, почему-то в деревне его почти все подкармливают, особенно Лаврентьич старается – бригадир. Как-то раз я видел, как он пса кормит да бормочет:

– Ты уж прости, голубчик, на двор тебя взять не могу, заколет Глашка рогами, она на тебя ох лютует, неведомо почему. Но не горюй, я тебя не покину, завсегда накормлю-напою.

Я так понял, что Глашка – это какая-нибудь животина, вернее всего, одна из двух черных козочек, о которых так пеклась жена Лаврентьича. Потом я понял, что угадал верно…

К слову добавлю, что пес этот и в будущие годы то появлялся в Завитой, то пропадал, но вечно цеплялся ко мне. Самое странное, что, когда появились у меня дети, он их тоже гонял… удивительный пес, нестареющий какой-то, неподыхающий, хотя ему, наверное, уже много лет было.

Ну что ж, в Завитой столько удивительного мне открылось, что псом больше, псом меньше – не важно.

Вернусь, однако, к своим отношениям с сельчанами…

* * *

В подъезде Маша нос к носу столкнулась с какой-то Жукиной соседкой, которая вела на прогулку золотистого ретривера. При виде Маши ретривер немедленно рассиропился, ткнулся мордой в ее колени и забил хвостом так, что по подъезду даже некий звон пошел.

– Ну и ну! – изумилась его хозяйка. – Вот это я понимаю! Можно подумать, вы с моим Карлушей друзья детства!

– Меня почему-то все собаки любят, – с извиняющейся улыбкой пояснила Маша.

Это была сущая правда, а извиняющаяся улыбка объяснялась тем, что владельцы псов, как правило, ревнивы. Впрочем, соседка оказалась, на счастье, вполне адекватной и даже рассказала, что ее покойный отец обладал вот такой же удивительной притягательностью для четвероногих, которые признавали в нем безусловно высшее существо и лечились у него (а отец ее был ветеринаром) с огромным удовольствием.

– Мне так странно, когда люди говорят, что собак не любят или боятся! – воскликнула Жукина соседка. – У нас в пятнадцатой квартире живет некий Павел Григорьевич, так у них с Карлушей такая антипатия, ну просто словами не описать!

– Что вы говорите! – сделала большие глаза Маша, стесняясь признать, что сейчас идет к нему в гости, к этому самому Павлу Григорьевичу по фамилии Жуков, что он друг ее детства и даже в те давние детские годы на него рычала или норовила если не укусить, то сердито клацнуть зубами всякая собака из Завитой.

Собственно, отчасти из-за этого Жукины родители и уехали из деревни раньше остальных и больше туда не возвращались даже на каникулы или в отпуска.

Наконец Карлуша отклеился от Машиных колен и, поминутно оборачиваясь и прощально поскуливая, потащился вслед за хозяйкой на прогулку, а Маша позвонила в Жукину дверь, причем в ту минуту, когда звонок издал первую трель, она вдруг не то что испугалась неизвестно чего, но некую смутную тревогу ощутила, и поэтому очень захотелось ей повернуться – и быстренько сбежать из этого дома, но было поздно, поздно: дверь уже распахнулась, и перед Машей возник друг старинный Жука с вытаращенными от изумления голубыми глазами. И еще какое-то странное выражение… что-то вроде испуга… мелькнуло на его лице, но Маша решила не вникать в детали. Жизнь успела научить ее, что надо людей принимать не такими, какие они есть на самом деле, а такими, какими они хотят казаться, и она решила не отступать от этой заповеди.

Ну, натурально, выяснилось, что номера ее телефона Жука не блокировал: это его айфон, этот подлый иностранный агент, сам по себе устроил ему такую пакость, причем Маша оказалась одной из многих от его происков пострадавших. Ну, натурально, последовало спонтанное застолье, причем и Жука, и Галочка бурно радовались Машиному визиту, потому что исповедовали такое правило: на свои дни рождения никого не приглашать, ибо истинные друзья эти святые для них даты бережно хранят в памяти и приходят без приглашения!

Предполагалось, видимо, что эти истинные друзья обеспечивают и выпивку-закуску, потому что ели только Машин тортик и пили только принесенное ею инкерманское винцо.

– Ну, за встречу старых друзей! – провозгласил Жука.

Выпили.

– А теперь за Галочку! – провозгласила Маша. – С днем рождения! Всего тебе самого радостного!

Выпили.

– А теперь за любовь! – провозгласил Жука, поднимаясь, поднося бокал к губам и особенным образом оттопыривая локоть. Кто-то когда-то сказал ему, что именно так оттопыривали локти гусары, когда пили: чтобы боевой конь не совался в рюмку.

Выпили.

– Слушай, Машка, – сказал Жука, отковыривая ложечкой шоколадный крем с очередного куска тортика и отдавая его Галочке: она очень любила такой крем, а Жука любил бисквит, пропитанный коньяком. – Слушай, Машка, а твоя личная жизнь как? Ты все принца ждешь?

– Нет, – качнула Маша головой. – Принца я уже не жду…

И замолчала, прикусив язык, с которого так и рвалось: «…а жду Ивана Горностая». Вслед за этим понадобилось бы объяснять слишком многое, после чего Жука и Галочка приняли бы ее за ненормальную.

А между тем Жука смотрел на нее с каким-то непонятным интересом.

– Это значит – что? – спросил он. – Ты уже кого-то дождалась? Или все еще хранишь свою хрустальную невинность?

– А тебе какое дело, Жука? – рассердилась Галочка. – Такие вопросы задавать нетактично!