Дом правительства. Сага о русской революции - [377]
Она писала такие письма о Бухарине, Рыкове, Голощекине и Воронском, среди многих других. Она нуждалась в помощи и раздражалась на своих помощниц. 17 марта 1956 года она жаловалась старому товарищу, которому помогала вернуться из ссылки:
У меня сейчас очень тяжелое настроение, так как смерть Фадеева меня ударила сильно… Это был чудесный человек, прекрасный товарищ. А писатель – один из самых моих любимых. Вот нервы и шалят, и их приходится строго обуздывать. А тут еще та девица, которая сейчас помогает мне по утрам и днем в чтении, невероятно ограничена и глупа, так что ее чтение часто меня ставит в тупик и бьет по нервам. Ищу человека, который мог бы быть настоящим секретарем для меня. Нужно знание какого-нибудь языка, владение машинкой и ясное политическое мышление. Я не говорю о партийности, так как совершенно секретные вещи мне всегда поможет прочесть кто-либо из партийных товарищей[1902].
Год спустя дочь Воронского Галина приехала в Москву из Магадана, чтобы поблагодарить Стасову за помощь в реабилитации отца. Стасова жила в квартире 291, в 15-м подъезде. «Дверь мне открыла она сама. Передо мной стояла очень старенькая, высокая, несколько согнутая худощавая женщина в очках, с длинным, иссеченным морщинами лицом, с белоснежной головой. В небольшом кабинете с балконом, выходящим на двор, уставленном старой мебелью, книжными шкафами, висело два портрета Сталина». Третий, самый большой, висел в спальне над кроватью. Она спросила Воронскую, есть ли ей где переночевать, и предложила остановиться у нее. (Воронская отказалась.) В то время у нее жила первая жена Зиновьева, Сарра Равич, которая недавно вернулась из ссылки и спустя несколько дней умерла (пока Стасова хлопотала о ее устройстве в Дом ветеранов партии)[1903].
Осенью 1960 года Воронская переехала в Москву и стала одной из помощниц Стасовой.
Елена Дмитриевна перенесла операцию на глазах и видела очень плохо, читать она не могла. У каждого чтеца был свой день, один в неделю. «Мой день» сначала был в пятницу, а потом в понедельник. Читали мы «Известия» и «Правду», причем Елена Дмитриевна отдавала предпочтение «Известиям». Читали всю газету подряд (особенно «Известия»), только последние годы Елена Дмитриевна все чаще и чаще говорила:
– Что-то скучная статья, не будем ее читать.
Или просто объявляла:
– Я очень устала, на сегодня довольно. Давайте лучше поиграем в карты.
Читать газету надлежало быстро, «без выражения», но не дай бог сделать не то ударение в слове, Елена Дмитриевна обязательно поправит, а иной раз и возмутится…
Иногда Елена Дмитриевна была очень раздражительной, нервной, и с ней было трудно. Не так встала, не так села, не так ответила, порой я уходила с тяжелым чувством. Нелегко было выносить эти мелочные придирки. Но иногда она была очень радушна, добросердечна, благожелательна[1904].
Она отвечала на все письма (бдительно наблюдая за работой помощниц), не считала денег, содержала бесчисленных родственников и, по слухам, платила за обучение двух студентов. Айно Куусинен, жена финского коммуниста Отто Куусинена, писала ей из ссылки: «Вы самый хороший человек на свете. Вы ангел». Галина Воронская слишком хорошо ее знала, чтобы полностью разделять это мнение. К концу жизни старая большевичка превратилась в старую графиню[1905].
Доброта, желание помочь людям, удивительная бескорыстность, полное пренебрежение к деньгам, вещам, материальной стороне жизни у нее уживались с пренебрежительным отношением к людям, жившим в ее доме. Не желая оставлять ее одну после смерти родственницы, товарищи подыскивали ей нечто вроде компаньонок. Ужиться с Еленой Дмитриевной было просто невозможно. Она совершенно не считалась с ними. После работы (многие из них работали) заставляла часами играть с собой в карты, отдавала резким тоном приказания, при посторонних делала им обидные замечания. Долгого пребывания в ее доме никто не выдерживал. Женщины менялись одна за другой[1906].
Со временем Стасова перестала слушать чтение газет и стала чаще выключать радио. В 1962 году, когда ей было 89 лет, она попросила, чтобы ее прах захоронили на бывшем Тихвинском кладбище (ныне Некрополе мастеров искусств) в Ленинграде, рядом с дядей, Владимиром Васильевичем Стасовым. В январе 1966 года она написала завещание, в котором оставляла свой архив Институту марксизма-ленинизма, а свои сбережения родственникам. Несколько месяцев спустя она заболела. В конце декабря Воронская навестила ее. «Она была без сознания, что-то неясно бормотала, иногда по-французски». Ей было девяносто три года. Она умерла перед самым Новым годом, в том же возрасте, что и прототип «пиковой дамы», княгиня Наталья Петровна Голицына. Ее желание быть похороненной на семейном кладбище не вязалось с обликом человека, у которого «не было иной жизни, кроме жизни партии», а потому исполнено не было. Урна с ее прахом была замурована в Кремлевской стене рядом с прахом Отто Куусинена, Григория Петровского, Розалии Землячки, ее подруги Надежды Крупской и могилой Иосифа Сталина, чьи останки вынесли из Мавзолея пятью годами ранее[1907].
