Дом полнолуния - [6]

Например, недавно я битый час лежал и вспоминал, зачем мне нужно выбраться наружу, и никак не мог понять. Просто назойливо гудела мысль – мне нужно выбраться наружу – и больше ничего. Мне стало страшно, потому что Дом посягнул на последнюю часть меня, которую еще не отобрал, – на мои мысли и желания. Пусть я не помню, кто я и почему я здесь, но пока я осознаю себя, пока могу хотеть чего-то, кроме еды, я все еще человек. Пока я помню, из-за чего я его ненавижу, он меня не победил. Поэтому память облетает с меня, уходит, утекает, остается лишь несколько островков, соломинок, за которые я хватаюсь изо всех сил.

Я помню боль, которую причинил мне Дом. Помню страх, без которого нельзя представить себе ни одного дня в Доме, помню унижение, отчаяние, безнадежность – в общем, почти все, из чего теперь состоит моя жизнь. А желания? Их осталось всего несколько: не умереть с голоду, не погибнуть по глупой случайности, отомстить Дому и, самое главное, выбраться отсюда. Еще – вспомнить. А может, вспомнить и выбраться – это одно и то же? Я могу сколько угодно думать об этом, представлять, как я доберусь до естества Дома, до его потаенной сущности, – доберусь и отомщу.

Сколько раз я представлял себе эту самую сущность! Почему-то я уверен, что она существует, что безумием Дома управляет кто-то. Может быть, это человек, злой и насмешливый гений, неведомо за что возненавидевший меня, может, огромный серый мозг, сочащийся влагой. Он висит, распятый на нитках нервов где-нибудь в затхлой подвальной комнате и бредит, и его вечная агония воплощается в Дом… А может, это старый колдун в изодранном балахоне (на фоне перегорающей электропроводки и неисправных холодильников он смотрелся бы наиболее дико, но в Доме возможно все) или разбухший мертвец, который бродит по этажам, до сих пор не замеченный мною, и своим прикосновением превращает время и пространство в кошмар.

Мне все кажется, что вот-вот, и я его найду, найду хотя бы его след. Я могу сколько угодно бегать по этажам с топором, стучать в запертые двери и сшибать репродукторы, могу не спать по ночам, выжидая, когда же в коридоре раздадутся шаги, чтобы выбежать навстречу очередному невидимке, могу слушать радиопередачи и пытаться отыскать в них смысл, могу вести долгие разговоры с Собеседником. Дом не запрещает. Более того, он подбрасывает мне большие и маленькие пакости: пожары, наводнения, ночные визиты, да много чего. Но есть запретные области. Кое-что Дом охраняет свято. Окно на восточную сторону, туда, где, кажется, можно перебраться через стену, или подвал – я вспомнил случай с поджогом и поежился. Тут Дом посягательств не прощает и наказывает за них очень больно. А сейчас – Черная Свадьба. Что это – очередная милая шуточка или его уязвимое место? А может, просто выходки Собеседника. Похоже, что так.

Я сидел уже довольно долго, но ничего так и не произошло. За окнами стемнело. Кажется, начинается вечер. Я поднялся, взял топор и еще раз обошел комнату – без толку. Черная Свадьба… Да здесь все время какая-нибудь Черная Свадьба.

И только когда я вышел в коридор, я понял – что-то все-таки изменилось. Там была зловещая тишина – исчез шум и треск сотен радиоточек. Не помню, когда. Может, в одночасье, а может, они смолкали одна за другой, будто кто-то бродил по комнатам и выключал их. А потом за спиной хлопнула дверь. Я обернулся. Комната была закрыта. Подергал ручку, но дверь никак не поддавалась. Ведь помню же – изнутри не было ни защелки, ни щеколды. Заклинило, что ли?

Было тихо. Даже вездесущий сквозняк не дребезжал оконными стеклами и не гонял по полу газет. Я стукнул по двери кулаком. Она словно вросла в пол – даже не шелохнулась. Тогда я несколько раз лягнул ее, дверь дернулась, но только чуть-чуть, словно это было не хилое создание из крашеной фанеры, а крепостные ворота. Так я поупражнялся минут десять. Я пробовал высадить дверь плечом, колотил по ней ногами, потом стал ее рубить, отбил несколько щепок, но все без толку. Рахитичная дверь превратилась в монолит. Она стала не то стальной, не то резиновой, даже чуть-чуть пружинила под ударами топора, от чего тот с силой отлетал, норовя выскользнуть у меня из рук.

И тут из-за двери пришел звук. Я остановился и прислушался. Топот ног, не меньше двадцати пар, в комнату заходили люди, словно появлялись из воздуха прямо перед дверью. Потом были нестройные голоса и приветственные восклицания, шарканье – видимо, гости разувались, потом шорох и жужжание змеек – наверное, они снимали пальто и куртки. Изредка до меня доносились обрывки разговоров.

– А тут, это, таки, вот…

– Тапочки, тапочки, тапулечки…

– Ах, Паливаныч, да что же это вы такое говорите, – сказал женский голос.

– А мы завсегда так, старая гвардия, – ответил мужской.

– Так к столу же, к столу!

– А где же Пеца? Почему нет Пецы? Он же обещал?

– Ах, ты что, не знаешь его вечные задвиги?

– Здравствуйте, – вдруг сказал кто-то, жуя и растягивая гласные, – вот наконец-то!

Потом они говорили еще что-то, я не разобрал, по-моему, рассказывали какой-то анекдот, довольно скабрезный, потому что сначала густой бас что-то бормотал, видимо, кому-то на ухо, а потом, давясь смехом, визгливо выкрикнул: «Сверху! Сверху, нет, ты понял!» – и раздалось ржание. Потом звуки отдалились, наверное, гости прошли к столу, а еще через секунду послышалось тарахтение отодвигаемых стульев, притом их тоже было штук двадцать, а столько стульев в комнате раньше не было, это точно. Гости усаживались и галдели.