Дом полнолуния - [50]

Я погладила бумагу рукой и убрала рисунок на подоконник. Пусть смотрит в туман, может, ему повезет больше, чем мне. С собой его брать я не собиралась. Я расчесала волосы и заплела их в косу. Она получилась чуть ниже пояса. Скрутив косу в тугой узел на затылке, перевязала его лентой и улыбнулась. Узел был тяжелый и оттягивал голову назад, гордо выставляя вперед подбородок. Осколок зеркала поместился в ладони почти весь, и я немедленно порезалась, но это уже не имело значения. Я вышла из комнаты и закрыла дверь. Сюда я больше не вернусь. Душевая была расположена в конце коридора, так что далеко идти мне не пришлось. Здание помогало мне во всем, и каждый шаг удавался мне на диво легко. Конечно, ведь я шла к выходу.

В душевой не было ванны, но был небольшой круглый таз, очень хороший, почти новый, без дырок. Я открыла кран, набрала в него горячей воды чуть не до краев. Мне необычайно везло, но такой уж это был день. Я опустила озябшие руки в воду до локтя и подумала, что вот, наконец-то, мне будет тепло и тихо, и свободно. Потому что я иду к выходу. Я села на пол, прислонилась спиной к кафельной стене, поставила таз на колени, грела руки. Осмотрелась. Подмигнула открытой двери. Ветер заглядывал в душевую, изумленно моргая, и не мог понять, что происходит. Я улыбнулась, и ветер исчез. Прощай, – сказала я Зданию и осколком зеркала перерезала себе вены. Было почти не больно.

– Ах ты, ах ты, ах ты!

– Дрянь неземная, чего уж говорить.

– А ты брился-то?

– Молчи, знай, умник! Не до тебя. Ах ты, ах ты!

– Разахался. Шевелись, дубина.

– Шипы. Раствор. Еще. Плесень. Так. Шипы.

– Вот дрянь, вот дрянь…

Звяк, звяк, и чавканье, и странное копошение. Холодный белый свет. Очень холодный. Шлепанье, мягкое гнойное шлепанье. Бормотание. Бу-бу-бу – скрипучие шерстяные голоса.

– А ведь знали, знали, знали же!

– Ах ты, ну что ж это!

– Молчать. Шипы. Раствор. Еще. Паутину. Еще. Шипы. Шейте!

– Да будет уже, раскомандовался!

– Раствора еще! Истекает же. Плесень! Шейте!

– Крупы, крупчатка, крупица, крупки, крупиночка…

– Молчать. Шипы. Паутину. Шейте. Истечет.

– Ничего подобного.

Шлепанье, теплое грязевое шлепанье – и сырость. Бегают по рукам пальцы, волосатые, грубые, кривые, грязные пальцы, по рукам, внутри рук. Что-то выискивают, копошатся, мерзко перебирают хитросплетения сосудов и вен. Не больно – отвратительно. До одури. И бормотание. И холод. И белый резкий свет сквозь веки. И скрипучие шерстяные голоса.

– Интересно, что там внутри?

– Где?

– Ах ты, ну, в самой середке.

– Охота во всякой падали копаться, дрянь.

– Молчать. Почти закончили. Показатели?

– Трепыхается, дрянь неземная.

– Отлично.

– Ненадолго, ради интереса!

– Иди ты…

– Ах ты ж!

– Продольную пункцию можно, конечно…

Шуршание, сырость. Стылые руки, волосатые, гадкие руки, безнаказанные, любопытные руки. Холод, острая боль и копошение, копошение, копошение внутри меня…

– Пошире, пошире, так ни хрена ж не видно!

– Опасно. Подохнет, дрянь.

– Ну же!

– Дрянь, дрянь. Нельзя.

– Ну!

– И так на издыхании.

Хлюпанье, омерзительное копошение. Боль. Веки вздрагивают и медленно поднимаются. Глаза остекленели. В них отражаются волосатые сгорбленные твари в колпаках из дерюги со скрюченными лапами, грязные, отвратительные, желтоглазые, большеротые, со шлепающими губами серого цвета и скрипучими шерстяными голосами. Из уголков рта медленно стекает вязкая слюна и застывает белесыми каплями в жестких волосах. Все это отражается всего на секунду – и твари, и ржавые иглы, и клубки паутины, и тошнотворная жидкость бурого цвета в захватанной бутылке – всего на секунду, и глаза оживают.

– Н-н-н-и-и-э-э-э-э-а-а-а!!!!!

Я кричу, бьюсь, дергаю привязанными к чему-то руками, ору до судорог, а животу мокро и больно. Твари и белый свет, кружась, штопором уходят вверх, в темноту, и последнее, что я слышу, утробно-визгливое:

– Шейте! Шейте, дрянь! Крупы, крупы, крупиночки…

– А-а-а-а-а-а-а-а-а!!!!!!!!

Я очнулась на полу душевой, все еще крича, увидела ненавистно-знакомые стены и затихла. Посмотрела на руки. Запястья и до локтя – все было вымазано плесенью и паутиной. Приподнялась на локтях, застонала. Выглядывая из складок разорванной одежды, слезливо кровоточил, смешиваясь с липкой грязью, ровный продольный разрез. Он быстро уменьшался в размерах, и через две секунды на животе не осталось ничего, кроме грязных пятен и чувства гадливости. Я хотела подняться, но получилось встать только на четвереньки. Руки-ноги дрожали мерзкой дрожью, к горлу подкатывала тошнота, кружилась голова, шумело в ушах.

Ничего не хотелось больше, только воды, воды, воды, чтобы смыть с себя эту липкую грязь, при мысли о которой содрогаешься всем телом. Ничего больше не волновало и не пугало. Потом. Потом. Все потом. Все вопросы, все мысли, вся ненависть – все потом. Я подползла к тазу, стоявшему под умывальником, и тупо уставилась на мутную красную воду. Возле таза на полу валялся осколок зеркала, тоже весь красный.

Нет. Все потом. Меня ничего не интересует, я ничего не помню и не хочу помнить. Я вообще НЕ. Все после. Пожалуйста. Все после. Из кранов с шумом полилась вода. Я отмыла руки, стянула платье, вымыла живот. Держась за стену, побрела, волоча за собой одежду, еле переставляя ноги, шла очень долго, сама не знала, куда. Где-то в коридоре упала. Долго лежала на полу лицом вниз, но пришлось одеться и встать. Что-то вело меня, как марионетку.