Дом подруги - [4]

Мин с самого начала было наплевать, что думают о ней остальные одноклассницы. Она была абсолютно равнодушна к их колкостям и пренебрежительным взглядам, благодаря которым многие из них (и я в том числе) проверяли свою власть над другими. Это ее благодушие, а также умение во всем находить смешное, в особенности в таких вещах, которые у остальных вызывали священный трепет, в конце концов помогли ей завоевать нечто вроде уважения. Кончилось это тем, что ее оставили в покое.

Вскоре уикенды с котятами и яблочным пирогом стали неотъемлемой частью моей жизни. По прошествии многих лет смело могу сказать, что то была счастливейшая пора моего детства. Как только леди Бартоломью догадалась, что моя мать нечасто дает себе труд вспоминать о моем существовании, а отец и вовсе забыл о нем, она торжественно объявила, что я могу приезжать, когда мне вздумается. На леди Барт, как обычно называли ее, приглашения сыпались со всех сторон. Как она объяснила нам, ей даже и думать не хочется, чтобы отправиться куда-то без Мин, пока та дома. И все же некоторыми визитами пренебрегать не стоит, иначе рискуешь попросту выпасть из круговорота светской жизни. Случись так, Мин, став взрослой, очень быстро поймет, что у нее на руках оказалась изнывающая от одиночества мать, а это, согласитесь, тяжкий крест для любой девушки ее возраста. Так что по субботам ей, волей-неволей, придется выезжать. Так и получилось — раз в неделю, очень элегантная, она уезжала на очередной обед или вечеринку с друзьями. А мы с Мин спускались на кухню их скромного лондонского дома, играли с котятами, уплетали за обе щеки тающий во рту яблочный пирог или фруктовый рулет с джемом, заедая их меренгами, крыжовенными тартинками и другими восхитительными вещами, вышедшими из-под рук Джины, кухарки леди Барт.

Именно Джина научила меня наслаждаться едой и с благоговением относиться к кулинарному искусству. Много счастливых часов я провела возле нее, пока она учила меня готовить сдобное тесто или взбивать белки, в то время как Мин, которую все это интересовало мало, читала нам вслух любовные романы, до которых Джина была большая охотница. Характер у Джины был поистине золотой — она никогда не сердилась, если Мин отпускала ехидные замечания в адрес главных героев. Вместо того чтобы ругаться, она хохотала еще громче нас, счастливая оттого, что мы обе ее любим. Часто мы валялись на жестком лоскутном коврике, окружив себя кошками, и слушали рассказы Джины о тех временах, когда она еще молоденькой девушкой служила горничной в огромном палаццо. Котята выросли, часть из них раздали по знакомым, вместо них появились другие, которых мы ласкали и баловали точно так же, как прежних. Ей-богу, я с трудом представляю себе, кто бы еще мог лучше заменить мне семью, чем леди Барт с Джиной.

Был недолгий период, когда мать навещала меня достаточно часто — длился он шесть лет. В то время в любовниках ее ходил один грек с совершенно непроизносимым для английского языка именем, которого все поэтому называли просто Поппи. Это был смуглый низкорослый толстяк с прямыми, словно стрелки часов, усиками и маслянисто-черными волосами. Миндалевидные, навыкате глаза его, словно подернутые влагой, либо искрились смехом, либо казались томными. Поппи был удивительным человеком. Начать с того, что он единственный среди любовников моей матери проявлял ко мне искренний интерес.

Поппи много читал мне вслух, его темные, похожие на маслины глаза влажно сияли, а голос дрожал и прерывался от сочувствия к Уродливому Утенку и несчастной Девочке-со-спичками. Вороную Красавицу[2] мы так и не дочитали до конца — у матери лопнуло терпение, и она швырнула книжку в огонь. Она сказала, что это все равно, что жить в одном доме с двумя до омерзения сентиментальными алкоголиками. И добавила, что мечтает хотя бы полчаса провести спокойно, без того, чтобы кто-то хлюпал носом у нее над ухом, оплакивая Бедного Рыжика. Честно говоря, сильно подозреваю, что Поппи не меньше меня радовался, что избавлен от необходимости читать дальше.

Именно Поппи всегда помнил о моем дне рождения и неизменно напоминал об этом матери. На мой седьмой день рождения он устроил для меня настоящий праздник у себя в студии, даже собственноручно испек покрытый голубой глазурью торт.

По-моему, последний раз я видела Поппи, когда мне было лет двенадцать. В тот день в школе ставили какую-то пьесу — если мне не изменяет память, это были избранные произведения Шекспира. Мне была поручена роль Гамлета — может, потому, что для своего возраста я была достаточно рослой, а может, благодаря тому, что я обладала завидной памятью и к тому же неплохо играла. Сама я считала, что черный камзол делает меня неотразимой, и просто упивалась счастьем — до тех пор, пока не увидела мать вместе с Поппи. Одетая во все черное, мать выглядела на удивление чинно. А Поппи… в своем парадном костюме и жилете, с вытканными на нем огненно-красными маками, он приковывал к себе недоуменные взгляды. На фоне облаченных в черное отцов моих одноклассниц бедняга казался особенно толстым и смешным. Краем глаза я заметила, как Валери де ла Map и Сьюзан Дарфорд перемигнулись и прыснули смехом у него за спиной, и покраснела от стыда.