Дом окон - [5]

Дом был удивительным, почти диковинным сооружением. Первый этаж был выстроен из того же серого булыжника, что и остальные дома на Фаундерс-стрит; второй и третий этаж, а также мансарда были деревянными и окрашены в темно-бурый с травянисто-зеленой отделкой. Верхние этажи имели целые ряды окон: цепь длинных прямоугольников, перемежающихся полукругами. Увидев Дом впервые, я окрестил его про себя «домом окон»; название как-то само пришло в голову, да так и закрепилось. И хотя я считал, что подобное архитектурное сооружение правильнее было бы отнести к стилю королевы Анны, однако с точностью сказать, под описание какого стиля подходили его фронтоны, терраса, карнизы и другие элементы, я затруднялся. С той первой встречи Дом всегда производил на меня странное впечатление. Существует множество домов, фасады которых напоминают лица – окна вместо глаз, дверь вместо рта, – но Дом Бельведера был единственным встретившимся мне зданием, лицо которого было невозможно разглядеть за чредой окон и углов.

Я нетерпеливо поглядывал в сторону ванной, откуда доносилось слабое шипение воды. «Сейчас вернусь», конечно. Я снова подумал о том, чтобы отправиться в спальню и забыть про Веронику и ее историю. Если бы она провела с нами еще пару дней – за десертом она упомянула, что назавтра планирует съездить в Провинстаун, а после, возможно, и в Бостон, – и если бы мы могли найти другое время для ее рассказа, так бы я и поступил; а заодно бы с удовольствием показал, что ей не удастся вертеть мною по своему усмотрению. И все же любопытство пересилило нетерпение, и я, поднявшись с кресла, побрел через гостиную и столовую, обратно на кухню. Я достал из серванта стакан, налил в него газировки и добавил лимона из пластикового пакета с верхней полки холодильника.

Со стаканом в руке я рассматривал широкое пространство кухни, представляя, как его сквозь окна над столешницей заливает утреннее солнце. Благодаря открытой планировке, просторным комнатам и изобилию окон весь дом купался в солнечном свете, но это изобилие имело и прямо противоположный эффект: прямо сейчас на меня со всех сторон давила темнота, которую уравновешивали уютная атмосфера и шарм интерьера. Невольно напрашивалось сравнение с Домом Бельведера, чрезмерное количество окон которого никогда не пропускало достаточно света, чтобы рассеять тени, снующие под его высокими потолками. Несмотря на это, свой миниатюрный домик в восемьсот квадратных метров, в котором будет тесно одному, а что уж говорить про семью с ребенком, мы с Энн не задумываясь обменяли бы на мрачный простор Бельведера. Но домом мечты для меня был Дом на Мысе.

– Рядом с ним находится кладбище, – не раз говорил я Энн. – Это ли не рай для писателя ужастиков?

Дом Бельведера был свидетелем многих знаменательных событий жизни Кройдонов, включая зарождение романа Роджера и Вероники и следующего за ним развода Роджера и Джоан. Все на кафедре знали об «увлечениях» Роджера: молодых, зачастую привлекательных девушках, куратором которых он назначал себя сам. Вдвоем их замечали в местном книжном, где Роджер распространялся о том или ином романе, который следует прочесть его подопечной; или в закусочной на Мейн-стрит, где Роджер высказывал свое мнение о литературе, музыке или искусстве, пока она молча потягивала чашку чая; или в кабинете Роджера, где он предавался воспоминаниям о былом литературном соперничестве и передавал студентке копии статей. Судя по всему, эти отношения не заходили дальше духовной близости или, в крайнем случае, взаимной симпатии. Джоан всегда добродушно посмеивалась над ними. Как только Роджер начинал все чаще заглядывать в мой кабинет и, здороваясь, начинал восторженно описывать новую студентку до того, как я мог поприветствовать его в ответ, я почти с легкостью включался в привычный ритуал. Последняя подопечная Роджера выпустилась прошлой весной; он просто обязан был найти новую. Моя реакция на новости была совершенно обычной.

Чего нельзя сказать о новом увлечении Роджера. Я не могу с уверенностью определить, когда члены кафедры осознали, что связь Роджера и его новой протеже перешла в плоскость совершенно другого характера; для меня же все стало очевидно после первой встречи с Вероникой. Прогуливаясь в разделе поэзии в «Кэмпбелл» – букинистической лавке на Мейн-стрит, – я услышал, как кто-то ведет шепотом яростный спор. Мгновением позже в одном из участников я узнал Роджера, а затем и его оппонента – Веронику. Заглянув за высокий книжный шкаф, я увидел их в разделе беллетристики: Роджер размахивал руками, словно косарь на поле, грозясь задеть книги на ближних полках, а Вероника скептически смотрела на него, уперев руки в бока. Роджер яростно расточал похвалы таланту Мелвилла – единственного американского писателя, который бы мог сравниться со своим известным современником, Диккенсом, даже если судить только по «Моби Дику». Вероника оборвала его на полуслове, заявив, что Мелвилл многословен и переоценен, а в «Алой букве» больше смысла, чем во всей прозе Мелвилла. На что Роджер ответил, что Готорна, вероятно, так крепило от пуританской вины, из которой состояла его диета, что он был не в состоянии выдавить из себя что-либо, кроме банальной и шаблонной сентиментальности.