Дом одинокого молодого человека: Французские писатели о молодежи - [124]

Наконец они доехали, и, прежде чем повернуть направо после моста через Ду, мужчина высадил Цезарину, которая поблагодарила его, счастливая, что вновь обрела землю под башмаками. Счастливая, что осталась одна, без любознательного попутчика.

Она долго шла по обочине дороги, но здесь в этом было мало приятного. Машины проносятся мимо на бешеной скорости. Ей кажется, что они ее задевают, и она забирается на склон, едва заслышав мотор. Она говорит себе, что, в конце концов, в машине меньше рискуешь, чем когда бредешь вот так вот. И потом рано или поздно придется останавливать машину, если она хочет попасть в Безансон до спектакля, а раз так — нечего тянуть.

Там, где на обочине дороги устроен съезд для машины, Цезарина останавливается, кладет сумку у ног и поднимает правую руку каждый раз при приближении машины. Она ждет недолго: три машины, и четвертая — останавливается. Худой молодой человек тянется открыть дверцу. Он спрашивает, куда она едет.

— Безансон.

— Вам везет, это по пути. Садитесь.

Она благодарит и усаживается:

— Пристегните ремень.

— Вот уж не люблю.

И этот, как Шарль, обязательно хочет привязать людей.

— Может быть, — отвечает он, — но я дорожу своими правами. Я этим зарабатываю на жизнь.

Парень пристегивает ремень пассажирки, кидает зонтик на заднее сиденье и трогается. В его машине удобнее, чем в том фургоне. Да он и не любопытен. Только и сказал:

— Видите ли, я коммивояжер. Если у меня отберут права, я погиб.

И он замолкает. И, может, из-за его молчания Цезарине хочется говорить. Она крепится довольно долго, потом — с бухты-барахты — бросает:

— У вас в машине есть радио?

Парень протягивает правую руку и нажимает на кнопку. Тут же начинают играть скрипки.

— У меня есть даже кассеты, видите? Вивальди, вам нравится?

— Чего-чего?

— То, что вы слышите, это Вивальди.

— Знать не знаю. Но это красиво.

Он немного прибавляет звук.

— Это очень громко, — говорит Цезарина. — От этого раскалывается голова.

Длинная худая рука возвращается к кнопкам, и звук делается очень нежным. Цезарина повторяет:

— Это и впрямь красиво.

Она долго слушает молча, и вдруг, — даже не продумав своего вопроса, даже не почувствовав, как он в ней созрел:

— Боби, такого знаете?

— Что — Боби?

— Боби! Молодой певец.

— Нет. Не припомню. Может, и слышал. Но в песне я не силен.

Цезарина смотрит на профиль юноши, сосредоточенного на дороге. Большой заостренный нос, широкий, открытый лоб, не слишком длинные коричневые волосы. Он ей вполне по душе. И выглядит серьезно. Она решается сказать:

— Это мой сын.

Коммивояжер быстро взглядывает на нее и спрашивает:

— Что он поет?

И вот она очень смущена. Она колеблется, прежде чем сказать:

— Песни, черт возьми! Свои песни… Про Ризу, например.

— Нет. Тогда и в самом деле не припомню.

Цезарина объясняет, что ее сын будет петь сегодня в Безансоне, в большом театре.

— Вот почему я туда еду. Он мне написал, чтобы я приехала, понимаете?

— Понимаю. Вы правы, что поехали. Это важно.

Проходит время. Они проезжают деревню. Цезарина не успела прочесть ее название. Она спрашивает:

— Где мы?

— Мальбюисон.

Внизу вспыхивает озеро, все в белых точках парусов. Водитель спрашивает:

— Он поет один, ваш парень?

— Конечно, да.

— Весь спектакль?

— Нет. После него есть еще какой-то Виньо.

— Жиль Виньо?

— Вот, вот. Вы знаете?

— Его, конечно. Это большой певец. Если он согласился, чтобы сын ваш пел первым, это хороший знак, понимаете?

Цезарина очень растрогана. Ее грудь вздымается от чудной радости, в то время как коммивояжер рассказывает об этом самом Виньо, которого она никогда не слышала.

— Если бы я знал, — говорит парень, — я устроился бы так, чтобы переночевать в Безансоне. Так я мог бы пойти их послушать.

— Вы не можете?

— Нет, я как раз должен повидать одного клиента, а потом ехать в Дижон, чтобы встретиться с двумя другими, они предупреждены, что я проездом.

Цезарине хочется настоять, сказав коммивояжеру, что иногда не надо спешить. Живешь не одним днем. Она, по крайней мере, могла бы сказать сыну, что привела ему почитателя. Но она не смеет. Вот какая жутко трусливая мысль вдруг западает ей в голову: а что, если с этим молодым незнакомцем они окажутся в зале одни?

Словно угадав ее беспокойство, коммивояжер говорит:

— Во всяком случае, с Виньо ваш сын может быть спокоен: публика пойдет.

И как будто для нее он прибавляет:

— Боби! Странно, это мне ничего не говорит.

Цезарина задумывается, потом спрашивает:

— Виньо, это его настоящее имя?

— Да, я думаю. Это канадец. Из Квебека.

Цезарина не представляет, о чем идет речь, тем не менее она ворчит:

— С таким именем мог бы быть и из наших. Ему и в голову не пришло его менять!

— Что вы говорите?

— Ничего… Я думаю кое о чем. В моем возрасте уже не умеют думать молча.

Они пересекли Понтарлье, и коммивояжер, воспользовавшись остановкой у светофора, нажал кнопку. Маленькая серая коробочка упала ему на ладонь. Он перевернул ее и сунул обратно в щель, из которой она выскочила. Музыка заиграла снова. Он сказал:

— «Осень».

— Да, начинается. Но в этом году листья покраснеют не сразу. В сентябре было много дождей.

Нарень, рассмеявшись, сказал:

— Я говорю не об осени, которая на дворе. Это Вивальди, «Времена года». А то, что сейчас звучит — «Осень».