Дом над Онего - [28]
Поэтому меня и раздражают ораторы, чьи голоса время от времени доносятся с польского «базара»: находясь между Евросоюзом и Москвой, мы должны как можно скорее слиться с первым, дабы нас не поглотила вторая. Эти ораторы, словно мантру, повторяют один и тот же истертый штамп об имперских притязаниях России. Однако не стоит забывать: это ведь польский король Болеслав Храбрый взял Киев, не говоря уже о том, что в Заонежье и по сей день можно обнаружить следы польских панов, начиная с Дмитрия Самозванца. Разделы Польши были позже. Да и Наполеон первым занял Москву — лишь потом Александр I вошел в Париж. С Гитлером — то же самое. Так о чьих имперских притязаниях вы ведете речь?
И еще… чтобы уж закончить этот сюжет… Так сложилось, что в прошлом году, когда я был в Польше, там прошел референдум на тему Евросоюза, а в этом году — выборы в Европарламент (видимо, отсюда эта шумиха в СМИ и утомивший меня «базар»). В референдуме я участия не принимал, насчет Парламента не голосовал. В обоих случаях я выбрал другое направление. Сел в поезд и уехал домой — на Север.
24 июля
25 июля
В мое отсутствие зелень здесь разбушевалась так, что заглушила мир мертвой природы: растительная драпировка поглотила халупы, сараи и бани, оставив на поверхности лишь серые пятна; деревянные мостки и каменные дорожки исчезли бесследно, словно их никогда и не было; брошенные плуг и борона почти целиком скрылись в траве и напоминают ржавые пятна; валяющегося же на обочине без дыхания и чувств пейзана можно попросту не заметить.
Сад напоминает джунгли. Тщетно Наталья — героически, с раннего утра и до позднего вечера, — пытается обуздать разбушевавшуюся зелень, окапывая, пропалывая и подкармливая собой комаров. Грядки зарастают сорняками (звездчаткой, осокой и чертополохом), которые распространяются быстрее, чем двигаются тонкие Наташины пальцы. Мы со Славой время от времени вооружаемся косой и серпом и приходим ей на помощь, но толку от этого мало. Коса хороша только по бокам, между грядками и под забором, где не растет ничто съедобное и нет ни кустарников, ни цветов.
Наблюдая эту борьбу и сам в ней участвуя, я порой думаю: раз есть «Дао здоровья» и «Дао секса» Дэниела Рейда[77], почему бы не сочинить «Дао сада»?
Во-первых, это подлинная тропа: при таком количестве сорняков цель — то есть урожай — теряет смысл, целью становится сам труд.
Во-вторых, это созерцание Природы: ежедневно таская из Онего по пять-шесть десятков ведер воды для огорода, исследуешь озеро, запоминаешь каждый камень на дне, начинаешь различать фактуру зыби в зависимости от направления и силы ветра, понимаешь игру рыб и узнаешь, кто из них как плещется, не путаешь аромат кубышки с запахом кувшинки. А затем изучаешь землю, ее почвы — от сухой до вязкой, от ила и глин до шунгита, — ее цвета и ее температуры — под самыми ногами. Узнаешь растения, что на ней растут — никогда не повторяющиеся оттенки зелени. И наконец начинаешь видеть себя. Собственную природу на фоне Природы.
В-третьих, это способ уединения, устранения от активной жизни соплеменников, то есть освобождения от узлов коллективного мышления и коммуникации.
И в-четвертых, это концентрация внимания на жизни как таковой.
Алан Уотс[78] писал, что к даосизму приходят прежде всего люди пожилые. И в самом деле, куда ни оглянешься — на огородах Конды Бережной одни старики.
26 июля
Иные из них — подлинные мастера огородного искусства, например Женя и Лида Печугины. Они весь день у меня на виду — за боковым окном мастерской, то есть, в сущности, я наблюдаю за ними периферийным зрением, глядя на экран компьютера. Может, поэтому их способ передвижения по огороду напоминает мне магию и немного — тай-цзи[79].
Оба на пенсии и в Конду приезжают ранней весной, едва начинает оттаивать земля, а уезжают поздней осенью, после сбора урожая. Первым, за месяц до Лиды, приезжает Женя — вместе с Петром, бывшим зятем, который ему ближе дочери. Обычно в середине апреля. Несколько дней они пьют вусмерть на все выделенные Лидой деньги, потом ремонтируют теплицу и ящики для рассады, поправляют забор и лодку, ставят сети на щуку, которая в это время идет на нерест (щучья икра… ах, пальчики оближешь), около 1 мая часть улова продают и пьют до Дня Победы, после чего принимаются вскапывать огород. Лида в Петрозаводске в это время готовит рассаду. Когда огород вскопан, Женя с Петром убирают избу, вывозят в приемный пункт пустые бутылки, устраивают на вырученные деньги последнюю пьянку, бреются, Петро что-нибудь готовит, и Женя едет за Лидой и рассадой. С Лидиным приездом начинается огородная мистерия Печугиных.
Они все время в движении — с утра до вечера, туда-сюда, как в замедленной съемке. Молча сажают, молча пропалывают. Окапывают, сосредоточенно прореживают. Время от времени худой как щепка Женя присядет на пороге теплицы и закуривает «беломорину» — словно принося дымовую жертву, покачиваясь взад-вперед, потом поднимается и возвращается к прерванному ритму. Порой Лида остановится на полушаге и, нашептывая что-то себе под нос, начнет пересыпать в ладони семена мака, фасоли или бобов, словно перебирать четки, затем жестом жрицы бросит их с размаху в землю и шагнет дальше. Когда они так замирают, мне кажется, что не Печугины возделывают огород, а огород — их.
