Дом на Ястребином мысу - [7]

— Доброе утро, — весело сказала она.

Он взглянул на нее, когда она остановилась перед ним, и облокотился на планшир лодки. На его суровом сильном лице не появилось улыбки, но он позволил себе слегка кивнуть в ответ. Джейн смотрела, как он распутывал одни снасти, вытаскивал другие, наклоняясь и двигаясь: с неуловимым ритмом и грацией, у него были сильные руки, и рукава черного свитера были засучены, несмотря на прохладный морской ветерок. Солнце упало на желтые и красные поплавки, и они стали еще ярче. Лежащие на песке, они были подобны огромным драгоценным камням, украшающим одежду.

— А где ваш друг? — спросила Джейн, прижимаясь к лодке, в то время как мужчина сделал несколько шагов в сторону, свертывая сети с непринужденным артистизмом.

— Енох? Он там, подальше, — сказал мужчина, взглянув на нее. — Если его там нет, я подхвачу его возле мыса.

Он был красив, решила Джейн, красив играющей в нем силой, бескомпромиссной честностью, которой отличались омываемые морем прибрежные скалы. Она продолжала смотреть, как он работает, но он неожиданно остановился, взгляд его карих глаз стал мягче, но на суровом лице по-прежнему не было улыбки.

— О чем вы думаете? — спросил он, и этот вопрос застал ее врасплох.

Она улыбнулась в ответ на его серьезность.

— О том, что эти сети и поплавки — ваше продолжение, — ответила она. — Я думаю о том, что говорят французы о тех, кто плохо работает. Ремесло должно врасти в плоть, говорят они. И так же можно сказать о тех, кто становится частью своей работы.

Он смотрел на нее, и глубоко в его глазах промелькнуло раздумье.

— Возможно, это так, — сказал он низким глубоким голосом.

Короткие предложения и скупые слова, казалось, были свойством этих людей, решила Джейн. Но в этой краткости было что-то привлекательное. Она придавала больше смысла и значения словам, и Джейн вспомнила о бесконечной пустой болтовне оставленного ею мира.

— Кто вы? — спросила Джейн мужчину. — Похоже, вы знаете, кто я, поэтому, полагаю, я должна знать вас.

Он прекратил работать и твердо встретил не взгляд.

— Меня зовут Феррис Дункан, — сказал он. — И я рыбак, как многие здешние жители

— А почему ваш друг Енох был таким сердитым вчера? — спросила Джейн. — Почему мой приезд его раздосадовал?

— Разве старый Уэзерби приглашал вас сюда? — ответил Феррис Дункан, возвращаясь к своей работе.

Джейн почувствовала, как в ней снова вспыхивает гнев.

— Меня сюда никто не приглашал, — обронила она. — Я приехала сама по себе, потому что захотела приехать, потому что этот старый разваливший дом случайно оказался моей собственностью.

Джейн увидела, что Феррис Дункан прекратил свертывать сети, выпрямился и повернулся к ней. Его прямой взгляд вспыхнул огнем.

— За что же вы так себя наказываете? — спросил он медленно.

Джейн почувствовала, как краска залила ее лицо, и возненавидела себя за это, надеясь, что он примет ее румянец за злость.

— Я… я ни за что себя не наказываю, — сказала она, ругая себя за то, что произнесла эту фразу с запинкой. — Что заставило вас так подумать?

— Вам нечего здесь делать, — сказал он, и его ровный голос, как эхо, отразил всезнающий тон Аманты Колбурн, отчего карие глаза Джейн сузились в гневе.

— Вы так считаете? — бросила она в ответ большой, как скала, мужской фигуре. — Однако так случилось, что мне здесь очень необходимо быть.

— Нет никакой необходимости, — сказал он. — И никакой нужды.

Он произносил слова, будто бросал гарпун, этот большой, грубо вылепленный человек, и Джейн поймала себя на том, что пристально смотрит на него. Оба они молчали, его темные глаза изучали ее лицо, в то время как она отчаянно пыталась подобрать слова, чтобы ему ответить.

— Здесь есть сила, — наконец выговорила она и чуть не добавила: «Сила, тянущая наверх».

— Здесь есть суровость, — ответил он. — Море не допускает ошибок, а земля не отказывается ни от чего. Здесь ничего не прощается. Здесь все дается тяжело, даже слезы. И человек не может спрятаться ни от чего и ни от кого, даже от самого себя.

— Вы думаете, что именно за этим я приехала сюда — чтобы спрятаться от чего-то?

Он не ответил, но твердо посмотрел в ее глаза.

— Вы настолько вросли в это место, что не замечаете красоты в его суровости, — сказала Джейн.

Она увидела, как лицо его тронула мимолетная печальная улыбка, и удивилась тому, как обаятельна она была.

— Я способен видеть красоту, — сказал Феррис Дункан. — И я понимаю эту красоту очень хорошо. Это суровая красота, это то, что остается после того, как все смывается прибоем.

— Но она есть. Она существует.

Улыбка появилась снова, такая же короткая.

— Да, она настоящая, — сказал он. — И я вижу вашу красоту и вижу, что она тоже настоящая. Она способна осветить ночь, но она — не для этой земли.

— Что вы имеете в виду? — спросила Джейн.

— Чертополох зацветает тогда, когда увядает ландыш, — сказал он. — В вашей красоте нет жесткости. Вы — мягкая земля и тихие, затененные места, как, может быть, берег ручья в лесной долине.

— Вы ошибаетесь, — сказала Джейн, слыша неповиновение в своем голосе и надежду в этом неповиновении.

— Возможно, — сказал он без улыбки, но чувствовалось, что он совсем так не считает.