Дом на волне… - [7]
Капитан. Так ты, значит, внук моряка? Теперь и вахта легче пойдет. Как думаешь, Ваня? Иван Иванович? В честь деда, правильно понимаю?
Вахтенный матрос. А как вы догадались?
Капитан. Продолжай вахту деда, Иван Иванович. Все у тебя получится.
Вахтенный матрос. Я, товарищ капитан, хочу стать настоящим.
Капитан. Настоящим? Это как?
Вахтенный матрос. Чтобы на меня положиться можно было.
Капитан. Надежным, значит?
Вахтенный матрос. Надежным.
Капитан. Получится, Иван Иванович! Только — не слишком серьезно: не советую — сил не хватит. А разбавить кофейком, чтоб веселее для глаз и полезнее для вахты — не повредит. Как думаешь?
Вахтенный матрос. Я согласен. Я сейчас… (Улыбается в темноте.) Смотрите, Александр Павлович, небо какое темное. А море: здесь — черное, а там — побелело совсем. Почему?
Капитан. Шквал идет. Позвони в машину, предупреди вахту…
МОСТИК.
Продолжение.
(Входит Веничка.) Добрый вечер! Разрешите заступить на вахту? О, как море побелело. Вот это будет ливень!
Капитан. Добрый! Разрешаю… Посмотрим, какой он добрый… Проверьте второй радар, шкалу дальности меньше сделайте… Что на горизонте? Никого?
Веничка. Никого. Облачность стороной проходит. Разрешите кофейку приготовить?
Капитан. Добро, помощник. Осваивайтесь. Кофе на вахте улучшает ночное зрение… Что там боцман — слезу не пускает?
Веничка. Утомился. Затих. Смотрит в одну точку. Ребята пробуют его разговорить, но он, как в трансе. Не видит и не слышит. Может, это его психика защищается от перенапряжения и отключила восприятие? Я читал о таких случаях.
Капитан. Дай-то Бог. Но я, лично, после столь бурной первой реакции боцмана, не очень верю в прочность его психики. Боюсь, нам следует за ним присматривать. И вы, Вениамин Иванович, тоже подумайте. Ведь вы у нас кто? Маг. Кудесник. Духовная защита. Вы уж придумайте что-нибудь. Боцмана поддержите. Правда-неправда, меня не интересует. Важно, чтобы он свои силы вернул. В себя поверил.
Веничка. Я на картах ему погадать могу…
Капитан. На картах, на кольцах, на кофейной гуще — на чем угодно. Главное, повторяю, чтобы он поверил.
Веничка. Во что? Ведь, если она на самом деле к другому ушла…
Капитан. Ушла — так и Бог с ней. Жизнь на этом не кончается. Баб много. Это мужиков настоящих мало.
Веничка. А во что он должен поверить?
Капитан. Что он — настоящий. Вот такой! Моряк! (показывает вытянутую руку со сжатым кулаком.)
Веничка. Я попробую…
Капитан. Я на вас надеюсь.
Веничка. На меня?
Капитан. На всех нас, дорогой мой. Все мы сейчас — как пальцы на одной руке.
Веничка. Я понимаю.
Капитан. Вот и спасибо. Спокойной вахты. Если что — я в каюте. Да, Вениамин Васильевич…
Веничка. Что, Александр Павлович?
Капитан. Извините, деликатный вопрос у меня… (Выходят на крыло ходового мостика.) Вы не слышали разговоров о посторонних на борту?
Веничка. А что, есть посторонние? А я-то думаю: почему пасьянс сегодня не разложился? Я пасьянс разложил на удачное возвращение: экипаж известен — я на всех, кто по судовой роли…
Капитан. И что? Что не получилось?
Веничка (шепотом.) У меня людей больше получилось.
Капитан. Так. Может, пасьянс ваш предполагает встречающих? Тоже ведь с нами, можно сказать, срок отбывают?
Веничка. Как срок?
Капитан. Упаси Бог, Вениамин Васильевич! Хотя, конечно, в море мы все под дядей прокурором, а судовая роль — наш скорбный лист, если что с нами случиться.
Веничка (шепотом.) А что может случиться?
Капитан. Это, Веничка, агенты морские, во времена парусного флота, когда судно в море уходило — судовые роли по ящикам прятали. Говорили: от беды — для защиты судна и экипажа от морского сглаза. Чтоб не стал лист с именами экипажа листом поминальным и скорбным. Море. Все — под Богом. А более всего — друг от друга зависим. Какая в море главная статья безопасности, знаете? Отвечаю: не подставлять товарища. В море — спишь ли ты, кашу жуешь или о дынях задумался — кто-то за тебя отвечает. Кто? Тот, кто на вахте. Косточкой ли ты подавился, или на пороге споткнулся, или — хуже того — за борт выпал…
Веничка. Дела! Что-то ночь темная такая стала. И пасьянс не разложился. И дыни всех совсем замучили — совсем сексуальный у них вид, Александр Павлович. Каждая — как маленькая женщина перед тобой, покорная и ароматная. Оттого и посторонние.
Капитан. Какие посторонние?
Веничка. Так вы же сами спрашивали. И кокша говорила, что котлеты, которые ночной вахте оставлены были, исчезли из холодильника.
Капитан. Про котлеты я знаю. Думаю, кто-то проголодался.
Веничка. Может, боцман? Он нервничает очень, а от этого аппетит зверский — сам не заметишь, как быка за рога возьмешь и съешь.
Капитан. Быка за рога? Да, котлеты… Спокойной вахты.
Дед (входя на мостик.) Саш Палыч, я к тебе.
Капитан. Говори, дедуля.
Дед. Пойдем в каюту?..
Капитан. На крыло выйдем, не отрываясь от вахты. (Вдали сверкают молнии, высвечивая обрывки туч и волны.) Шквал идет. Что у тебя?
Минуту спустя. Продолжение.
Дед (улыбается.) Эка невидаль — шквал. Да мы их… Молчу-молчу, капитан. Есть две новости, сам понимаешь какие. Начну с хорошей. В Тунисе Веничка купил шубу, женскую. На продажу. Старпом-радист, в лучших традициях радистов флота, решил поиздеваться. Скучно. Сначала устроил демонстрацию для экипажа: вот какие шубы надо покупать женам! Целый день к Веничке в каюты ломился народ: шубу вывесили для обозрения, особо уважаемым — мне, кокше и еще двоим разрешили трогать и один раз погладить. Шерсть искрила от удовольствия.
В книге несколько циклов. «Африканский капкан» — добротная проза морской жизни, полная характеров, событий и самого моря. Цикл «Игра» — вариант другой жизни, память о другой стране, где в дебрях слов о демократии и свободе, как на минном поле — взрывы и смерть одиноких душ. Цикл «Жажда» — рассказы о любви. Подкупает интонация героев: звучит ли она в лагерном бараке или из уст одесситки и подгулявшего морячка. А крик героини: «Меня томит жажда радоваться и любить!» мог бы стать эпиграфом книги.
Перед вами книга человека, которому есть что сказать. Она написана моряком, потому — о возвращении. Мужчиной, потому — о женщинах. Современником — о людях, среди людей. Человеком, знающим цену каждому часу, прожитому на земле и на море. Значит — вдвойне. Он обладает талантом писать достоверно и зримо, просто и трогательно. Поэтому читатель становится участником событий. Перо автора заряжает энергией, хочется понять и искать тот исток, который питает человеческую душу.
Эта книга — фантастика в реальном мире, фантазии языка, лассо летящей темы, сочная подробность деталей… Ничего нового. Антология жизни в стихах и прозе, в морях и на сцене. Фантастика быть вдвоём, один на один — с автором, с книгой, с самим собой. Здесь, как и в предыдущих книгах, песни на стихи автора. В «Риде-ро» изданы книги Н. Бойкова «Африканский капкан», «Берега и волны» (проза); «Южная женщина», «Дом на волне», «Песчинка, господа поколение» (пьесы); «Так осень тянется к весне» (стихи). Книга публикуется в авторской орфографии и пунктуации.
Эта книга о любви — к морю и ветру, к друзьям и подругам. К жизни, которую каждый живёт и делает сам. Книга о спутниках и попутчиках: звуках и красках, словах и молчании. Когда и снежинка в ладони, и капля дождя, и улыбка прохожего, и кот на заборе — всё это попутчики времени, всё это — опора, надежда, притоки мелодий и сил… Как ветер — внезапно. Как вечер — для встречи. Как утро — для света…
Россия, начало 2000-х. Расследования популярного московского журналиста Николая Селиванова вызвали гнев в Кремле, и главный редактор отправляет его, «пока не уляжется пыль», в глухую провинцию — написать о городе под названием Красноленинск, загибающемся после сворачивании работ на градообразующем предприятии, которое все называют просто «комбинат». Николай отправляется в путь без всякого энтузиазма, полагая, что это будет скучнейшая командировка в его жизни. Он еще не знает, какой ужас его ожидает… Этот роман — все, что вы хотели знать о России, но боялись услышать.
Триптих знаменитого сербского писателя Милорада Павича (1929–2009) – это перекрестки встреч Мужчины и Женщины, научившихся за века сочинять престранные любовные послания. Их они умеют передавать разными способами, так что порой циркуль скажет больше, чем текст признания. Ведь как бы ни искривлялось Время и как бы ни сопротивлялось Пространство, Любовь умеет их одолевать.
Книга о жизни, о соединенности и разобщенности: просто о жизни. Москву и Таллинн соединяет только один поезд. Женственность Москвы неоспорима, но Таллинн – это импозантный иностранец. Герои и персонажи живут в существовании и ощущении образа этого некоего реального и странного поезда, где смешиваются судьбы, казалось бы, случайных попутчиков или тех, кто кажется знакомым или родным, но стрелки сходятся или разъединяются, и никогда не знаешь заранее, что произойдет на следующем полустанке, кто окажется рядом с тобой на соседней полке, кто разделит твои желания и принципы, разбередит душу или наступит в нее не совсем чистыми ногами.
На пути к мечте герой преодолевает пять континентов: обучается в джунглях, выживает в Африке, влюбляется в Бразилии. И повсюду его преследует пугающий демон. Книга написана в традициях магического реализма, ломая ощущение времени. Эта история вдохновляет на приключения и побуждает верить в себя.
Прогрессивный индийский прозаик известен советскому читателю книгами «Гнев всевышнего» и «Окна отчего дома». Последний его роман продолжает развитие темы эмансипации индийской женщины. Героиня романа Басанти, стремясь к самоутверждению и личной свободе, бросает вызов косным традициям и многовековым устоям, которые регламентируют жизнь индийского общества, и завоевывает право самостоятельно распоряжаться собственной судьбой.
Посреди песенно-голубого Дуная, превратившегося ныне в «сточную канаву Европы», сел на мель теплоход с советскими туристами. И прежде чем ему снова удалось тронуться в путь, на борту разыгралось действие, которое в одинаковой степени можно назвать и драмой, и комедией. Об этом повесть «Немного смешно и довольно грустно». В другой повести — «Грация, или Период полураспада» автор обращается к жаркому лету 1986 года, когда еще не осознанная до конца чернобыльская трагедия уже влилась в судьбы людей. Кроме этих двух повестей, в сборник вошли рассказы, которые «смотрят» в наше, время с тревогой и улыбкой, иногда с вопросом и часто — с надеждой.