Дом на границе миров - [10]

Они вошли. Прямо у входа, захлопнув спиной дверь, они начали обниматься. Она услышала: милый, подожди, дай я разденусь, шорохи и смешки разделились на два источника, вот она пошатнулась, снимая сапоги, не нашла тапочки, потому что в них была она, Саша. Кассандра мягко протопала сначала в одну комнату – нету, потом в другую – нету, сейчас она войдет сюда, безошибочным чутьём поняла Саша, сейчас.

Зажёгся свет, и открылась дверь, Саша приклеилась к стене рядом с дверью. Вошла Кассандра. Саша прижалась к ней сзади грудью и зажала рукой рот, другой обхватила плечи, изо всех сил зафиксировала торс и, не отрывая правую руку ото рта Кассандры, резко и сильно рванула голову вправо и к себе. Руки сильные, брови вразлёт, зажглась в голове строчка из песни.

Всё. Конец. Чисто. Осталось чуть-чуть. Она пустила воду в ванну, чтобы не было слышно возни, когда она будет переодевать Кассандру в свою чёрную одежду ночного татя. Пришлось повозиться, но вот перед ней лежала в её одежде Кассандра, как две капли воды похожая на неё саму, со спокойным лицом, с плавными бровями, носиком-картофелинкой и пухлыми губками с опущенными вниз уголками. Никогда нельзя с уверенностью сказать, отражение ты или оригинал.

Осталось избавиться от тела. Как? Что-нибудь придумаю, решила она. В лестничный пролет? В окно на кухне? Куда ближе? Куда удобнее? Она сложила её, как шарнирную марионетку, в корзину для белья, тело оказалось таким компактным, вообще человеку не надо много места, если его аккуратно сложить, нервно хихикнула Саша, неужели и со мной такое могло бы случиться, ужаснулась она чужой жестокости и безусловно оправдывая свою.

Смешно. Ужасно. Удачно. Зато она на своём месте. Она захватила полотенцем лампочку, вывернула и спрятала её в шкафчик.

– Милый, – крикнула она ласковым голосом, голосом Кассандры, – тут нет лампочки в ванной.

– Давай я потом вверну, – крикнул он, – а сейчас иди сюда, я тебя жду, скорее.

Главное сейчас – не сойти с рельсов. Он потом сразу заснёт, она это хорошо знает, а там она ночную тать, ночного татя, Кассандру, уронит из окна на кухне.

Только надо отзываться на имя Кассандра, это легко, это почти её имя, она своё хоть и сильно любит, но привыкнет.

Кассандра. Кассандра. Кассандра.

Всё. Готово. Она отозвалась:

– Иду!

Она вошла в комнату, скинула халат, под ним ничего не было. Она легла и обняла его и руками и ногами. Он поцеловал её в грудь, она слегка вздрогнула, сердце споткнулось и опять заспешило, заколотилось, она прерывисто вздохнула и закрыла от счастья глаза.

На них со стены смотрела чёрно-белая фотография хозяев: она и он. Крупно. Лица. Её в анфас. Его в профиль. Её светящееся лицо с плавными бровями, носиком-картофелинкой и пухлыми губками с опущенными вниз уголками.

01.07.13

Десерт

Маленькое кафе в чудом сохранившемся одноэтажном районе старой Москвы работало до глубокой ночи. Окна были большими, не по чину, видимо старые подслеповатые окошки, полагавшиеся домику, были без жалости выставлены и заменены огромными новыми пластиковыми, но, как ни странно, это не портило кафе, а наоборот, делало его привлекательным для всех, кто боится замкнутых небольших помещений, а таких немало, потому что такое окно как бы выворачивало зальчик наружу, и если взять столик у окна, то ты оказывался и не внутри, и не снаружи, а как будто зависал над булыжной мостовой на границе приглушенного света от свечей в зале и вечернего сумрака летней московской ночи с кружевными беспокойно мятущимися тенями клёнов от жёлтых фонарей.

В зале было три человека. У огромного окна, как выхваченный одним махом смелыми ножницами бумажный чёрный силуэт, сидела худенькая девушка с длинными русыми волосами и заплаканными зелёными глазами, в чёрном платье простого покроя со вставками антикварного, сразу видно, дорогого чёрного же кружева шантильи на спинке и рукавах, кто не знает, шантильи – это вид плетёных на коклюшках шёлковых кружев, где на мелкоячеистой, навроде алансонских кружев, похожей на соты ромбической сетке с переплетением один плюс две нити – point de Pari, где контуры рисунка выделены более толстой, как будто обведённой фломастером, нитью, с чрезвычайно подробными и реалистично изображенными пышными крупными букетами роз, тюльпанов, лилий, которые обычно обрамлялись сложными рамками из перевитых более мелкими цветами – колокольчиками, вьюнами волнистых ламбрекенов. Она была в красных туфлях на каблуках и с красной же сумочкой, откуда она всё время доставала носовой платочек, комкала в руках, потом прятала в сумочку и через несколько минут опять доставала и дёргала за уголки, сердилась, мяла и опять убирала.

Простой покрой платья подчеркивал неброскую нежную красоту и элегантность девушки. Она была нежна, но смела, деликатна, но отважна, иначе как бы она надела такие смелые красные туфельки, за такие туфельки Ганс Христиан своей героине когда-то безжалостно, прикрывшись её пожеланием избавиться от мании танца, якобы она сама захотела, врёт, поди, отрубил ноги, не дай бог нашей героине того же, но мы-то не Ганс Христиан, ноги рубить не будем! Наряд подошёл бы для весьма торжественного события: помолвка – а жених не пришёл? день рождения – а гости забыли прийти? оглашение завещания, а она перепутала кафе? Или встреча с бывшим возлюбленным, который разбил ей сердце и спокойно продолжал жить дальше, пока внезапно острый приступ измученной совести не погнал его на встречу с ней, чтобы наконец он мог вымолить прощение, а по пути приступ прошёл, он развернулся и поехал в привычный клуб? Неизвестно, да и не так важно.