Дом на городской окраине - [40]

Чиновник не знал.

— Жаль, — сказал старик и задумался. — Спроси у кого-нибудь из знакомых и скажи мне потом. Так, так…

Он вдруг оживился. — Бог ты мой, совсем забыл! — воскликнул он. — Ты это уже видел? — и он показал племяннику коробочку из-под лекарства, в которой, когда он ее открыл, чиновник узрел кусочек черного минерала.

— Знаешь, что это такое? Не знаешь? Это окаменелое зерно из Тетина. Большая ценность. Ученые давали мне за него уйму денег, но я с этим не расстанусь, потому как знаю, что это такое…

Так болтал старик. Чиновника охватила невероятная скука. Он стал раздумывать над тем, как бы ему ретироваться. Наконец, он поднялся и заявил, что ему пора идти.

Дядюшка всполошился.

— Катержина, — крикнул он в сторону кухни. — Дайте Габриэлю булочку на дорогу! Булочку заверните в бумагу, чтобы он не проголодался в дороге… Так, так… И приходи снова, ведь я очень одинок…

3

Очутившись на улице, чиновник с облегчением вздохнул. У него было такое чувство, будто он только что покинул начало девятнадцатого столетия и разом шагнул в наш век. Он дошел до трамвайной остановки и стал дожидаться своего номера. Вечер, наступивший после знойного дня пражского лета, облегчения не принес. От вокзала валили толпы людей, возвращавшиеся из пригородов и покрытые дорожной пылью. Мужчины с рюкзаками за спиной и с палкой в руке; женщины с загорелыми шеями и охапками полевых цветов. По улицам тарахтели мотоциклы с колясками, которыми управляли банковские служащие; позади них сидели девицы в брюках в обтяжку и в плоских шапочках — это напоминало сцепившихся друг с другом летящих бабочек.

Трамваи были переполнены, люди, держась за кожаные петли, покачивались из стороны в сторону. Сквозь толпу пассажиров протискивались кондукторы, щелкая щипчиками. Слышался громкий говор и плач сонных детей. Сиденья были заняты дебелыми матронами с озабоченными лицами и их тщательно выбритыми мужьями в белых жилетах. На площадках стояли, поглощенные друг другом, парочки; им казалось, что они еще не сказали всего, что хотели в течение дня поведать друг другу.

На площадку вошел мужчина с гладильной доской и принялся шарить по карманам в поисках мелочи. С глухим гулом трамвай двигался по мосту. Черная гладь была покрыта мелкой рябью. Чиновнику удалось сесть. Устало опустился он на освободившееся место и стал рассматривать в окне отражения пассажиров. Ему казалось, будто человек с гладильной доской, неестественно высокий, бесшумно скользил вдоль витрин магазинов и порталов зданий.

За мостом в трамвай начали входить мужчины с обвислыми усами, женщины с клеенчатыми сумками и подростки с заложенной за ухо папиросой. Кондукторы начали утрачивать свой официальный вид. Весело балагуря, они раздавали билеты и толковали с пассажирами о домашних делах. Трамвай шел вдоль желтых стен фабричных корпусов. От химзавода с гигантским газгольдером несло сладковатым запахом светильного газа. Внизу, под холмом была видна железнодорожная станция, занимавшая обширную территорию. Паровозы извергали огнедышащие снопы искр и лязгали буферами. Из сада богадельни тянуло горьковатым запахом цветущей черной бузины.

На конечной остановке чиновник вышел. Под фонарем опять стояла, сдвинув головы, группа подростков, был среди них и горбун. Чиновник прибавил шагу. «Скажу полицейскому, — решил он, — что эти постоянно о чем-то сговариваются. Пусть отгонит их подальше от нашего дома».

4

В квартире у чиновника было темно, а когда он зажег свет, то увидел, что жена лежит на диване с обвязанной головой.

— Ты что, заболела? — встревожился чиновник.

— Немного голова болит, — слабым голосом ответила жена, — ужин в духовке, подогрей сам…

Чиновник снял пиджак, повесил его на плечики и аккуратно поместил в шкаф. В соседней комнате послышались всхлипывания.

— Что случилось? — обеспокоенно спросил чиновник. — Почему ты плачешь?

Жена не ответила. Она рыдала, и по щекам ее текли слезы.

— Он… полицейский… сбежался народ, а он все не унимался… Я, говорит, долго молчал, а мы якобы злоупотребили его добротой. Мол, теперь он нам покажет…

— Да кто, кто? Кто не унимался? — допытывался Сыровы.

— Он… полицейский… сбежался народ, а он видит, что его слушают, и ну кричать еще пуще… Якобы мы слишком много о себе понимаем, нам не угодишь, а ведь кто мы такие? Голь чиновная!..

— Но из-за чего? Из-за чего поднял он такой крик?

— Мол, с какой стати я попросила хозяйку помочь мне закрыть окно… Эй вы, кричал, что вы себе позволяете? Моя жена вам не прислуга! Как вы смели!? Вы что, не знаете, что должны относиться к пани хозяйке дома с почтением?! — Потом попрекал меня тем, что когда мы переезжали, он помог нам передвинуть шкаф, дескать, он к нам не нанимался. Думал, мы искренне держим его сторону и никак не ожидал, что тайком сговоримся с его зятем.

Чиновник обомлел. — Так, так… Он посмел обратиться к тебе «эй вы»?! Ну ладно, ладно, успокойся, не плачь… Я с ним поговорю. Я скажу ему все, что об этом думаю. Сударь, молвлю ему, от своей супруги я узнал, что вы грубо с ней разговаривали. Сударь, ужели вы не знаете, как надлежит разговаривать с дамой? Весьма прискорбно, но я в вас разочаровался…