Дом на Дворцовой - [14]

Закончив речь, молодожён оглядел застолье. Убедился в лояльности собравшихся по отношению к высказанному. Потом выпил.

В общем, свадьба удалась.

Дела у Григория шли в гору. Правильно выбранная схема в задействовании цыганской общины работала бесперебойно. Денежный ручеёк постепенно превращался в речку. Жизнь приобретала радужную окраску. «Трёхзвёздный» коньяк сменил этикетку на «Отборный». Амбиции возрастали с каждым днём. Ключевая фигура в цыганской общине – Барон (уже известный нам по вологодской «операции» Бахтало) – снисходительно смотрел на ухаживания Гришки за своей красавицей дочерью, носящей имя воспетой великими Кармен. Почти всё, что он зарабатывал, используя цыган, к цыганам же и возвращалось в лице Кармен, задаренной им сверх всякой меры. На фоне безумствующего от страсти Гришки, положение в его семье выглядело ужасающим. Денег не хватало ни на одежду детям, ни на еду. Нина вечерами работала в Эрмитаже уборщицей только для того, чтобы хоть как-то существовать. Остатки ювелирных изделий, доставшихся ей от отца более двадцати лет назад, муж насильно экспроприировал в пользу всё той же Кармен. Нине ничего другого не оставалось, как просто ждать, когда утихнет эта дьявольская страсть. Шёл 1941 год.

Григория призвали в августе и сразу же отправили на фронт. Прощание в семье было недолгим. Зато долгими были проводы у цыган. Проводы и слёзы, слёзы…! Плакал весь табор. Дочь Барона Кармен была «убита» предстоящей разлукой. Она уговаривала отца сегодня же в ночь сняться и всем табором уйти в Вологду, забрав Гришку с собой:

– Если ты этого не сделаешь, – твердила она, зарёванная, – я уйду на фронт с ним, и ты меня больше не увидишь никогда.

– Прекрати истерику! Не он один идёт. Сейчас все идут и мы тоже пойдём, когда наступит наша очередь. А женщины наши будут молиться и ждать. Так всегда было и так всегда будет! – ответил отец цыганки. – Ты тоже останешься и будешь ждать! И это моё последнее слово. Иди прощайся!

Дьявольская страсть, поглотившая Григория и разрушившая его семью, не утихла. Напрасно Нина надеялась и ждала. Она покинула Гришу вместе с отлетевшей в первом же бою душой, израненной этой всепоглащающей страстью. Григорий Козлов погиб в августе сорок первого под Малой Вишерой и был похоронен в братской могиле. Его возлюбленная Кармен приняла известие о его гибели спокойно. Люди из Табора говорили, что она знала день и час его гибели заранее. На то она и была цыганкой, предсказывающей будущее. Она перестала разговаривать с людьми, в том числе и с отцом. Перестала реагировать на происходящее, перестала есть. Она умерла от истощения в Ленинграде незадолго до того, как началась блокада. Чёрного мрамора памятник Кармен стоит сразу при входе на староохтинское кладбище.

После похоронки Нина решила покинуть Ленинград, но состав смог отъехать совсем недалеко. Начали падать бомбы. Поезд остановился и дальше не поехал. Те, кто уцелели, вернулись в Ленинград. Козловы уцелели и тоже вернулись. Начиналась голодная блокадная жизнь. Как ни странно, но именно те, кто сделал жизнь Нины ничтожной и жалкой, я имею в виду всех, имеющих отношение к карающим органам советской власти, они же и помогли выжить в жуткие времена блокады. Муж дочери Галины – старший оперуполномоченный НКВД Сергей Павлович Вилов – всю блокаду «прослужил» в Ленинграде. С успехом «душил» и обезвреживал «врагов народа», среди которых иногда попадались и настоящие враги. Малой части его пайка хватило на то, чтобы выжило многочисленное семейство Козловых.

9

Блокада застала младших сестёр в возрасте, когда внешние обстоятельства формируют обрамление к полученному по наследству характеру, а сам характер каким либо изменениям уже неподвластен. Он уже есть и навсегда таким и останется! Четырнадцатилетняя девочка-подросток Лариса – яркое тому подтверждение. Неуступчивая в споре, непримиримая в борьбе за то, что считала своим, она переживала голодные времена тяжелее всех. Она постоянно подозревала сестёр, мать и маленького брата в посягательстве на её корочку хлеба или её кусочек сахара. Устраивая тайнички по всей квартире по принципу лучшей сохранности яиц в разных корзинах, Лариса тратила своё свободное время на плановую и внеплановую инспекции каждого из тайничков. Она это делала многократно в течение дня. После чего, обуреваемая подозрениями, устраивала допросы среди близких ей людей, обвиняя всех и каждого. Нина смотрела на гадкие проделки дочери с отвращением, пытаясь понять, как у неё могла родиться такая дочь и почему: «Ведь Гришка – отец Лариски, хоть и был балбес редкостный, всегда и всех любил. Всем доверял. Даже цыганам своим, на которых «пробы ставить не куда». А эта ну просто исчадие чёртовское какое-то. От жадности на жабу похожее. Ведь создатель поглядит-поглядит, да и, прости меня, господи, накажет. Ой, что я говорю!» – сама испугалась своих мыслей Нина.

– Ларочка, что ж ты всё время к Юре пристаёшь? Не брал он твоего, никто не брал! Когда ты, наконец, угомонишься?! Пошла бы лучше в соседний двор, там дом вчера разбомбило. Поищи, чем вечером печку растапливать будем. Заодно к тёте Насте зайди, она мыла обещала дать… – подобными словами Нина пыталась хоть как-то отвлечь распоясовшуюся дочь и умерить её пыл. Но всё было бесполезно. Лариска изводила всех, доводя свои претензии по очереди к каждой из сестёр и маленькому братишке до полного абсурда. С наступлением сильных морозов стало ещё тяжелее и напряжённей. Однажды Нина застала Лариску со шваброй в руках, размахивающей этой шваброй перед плачущим братом и пытавшейся его защитить Маришкой.