Дом на дереве - [3]

Это слово я попусту не произношу.

Моя мать всегда запрещала мне его употреблять.

«Тебе что-то очень не по нутру», — говорила она.

Но, по-моему, какая разница? Может быть, в такой форме это звучало изящнее, менее грубо. Но Алану не просто что-то было «не по нутру». Ненависть — это какая-то паранойя, она сосредоточивается на своём объекте, превращается в наваждение. Мать Алана — до того, как она бросила мужа и сына, — посвящала всё своё время тому, чтобы содержать дом в антисептической чистоте, так что в нём не было нигде ни пылинки, как на космическом корабле: по вечерам она валилась на кровать в спальне с сильнейшей мигренью, и тогда-то как раз и начинались их знаменитые семейные сцены. С этого-то всё пошло и у Алана — все его наследственные странности, и вдобавок его отец говорил ему (в тех случаях, когда она могла это услышать), что его мать — с приветом.

Потом у него был припадок ярости по другой причине. Я привык к тому, что моя мать судачила со своими подругами об этом маниакальном пристрастии к чистоте и порядку — и о том, что эта мания доводила Аланова отца до исступления; так что теперь, когда у них в доме больше некому было следить за порядком, там, говорят, всё было вверх дном: кровати стояли неприбранными, посуду не мыли. После того, как Клэр несколько раз побывала в нашем домике на дереве, она затеяла то же самое — принялась наводить там марафет. Назидательным тоном она объявила нам, что мы должны следить за чистотой: например, прежде чем карабкаться верх по верёвке, нам следует соскоблить грязь с сандалей. Она потребовала, чтобы печенье хранилось только там-то и там-то, и чтобы крышка коробки всегда была плотно закрыта. Алану это ужасно не понравилось, он так и сверкал на неё глазами. Я стал на её сторону — наверно, бессознательно — и сказал, что нам нужна «дисциплина». Алан очень спокойным тоном — но словно выплёвывая в меня слова — сказал, чтобы я «закрыл хлебало»: он, небось, перенял это выражение от своего отца, когда тот ругался с его матерью. Мы такого отродясь не слышали, но по тону догадались, что это ругательство. У меня возникло ощущение, что такие перепалки только сблизят меня с Клэр (даже без нашего желания обидеть Алана). Алан был достаточно сообразителен, чтобы понять, что от этого ему же самому будет хуже. Клэр, пытаясь восстановить мир, попросила Алана взять консервный нож и открыть одну из наших двух драгоценных банок со сгущённым молоком. Но он разгадал её трюк.

«Вон его попроси», — сказал он, сощурившись на меня. «Можешь одну банку взять себе», — настойчиво, с отчаянием в голосе, сказала Клэр, пытаясь его ублажить. Но он её уже не слушал: он вскочил и соскользнул вниз по верёвке. (В этом деле он нас обоих обскакал. Как-то раньше он посмотрел по телевизору фильм о Тарзане. Никому из нас двоих — видите, я уже объединяю себя с ней — ни мне, ни Клэр не разрешали дома смотреть телевизор так без разбору, как Алану).

«Всё равно, — крикнул я ему вслед, не придумав сказать ничего лучшего, — это мой сад!»

Это прозвучало грубо и глупо, и мои слова, казалось, повисли в воздухе. Он вернулся и стал прыгать вверх и вниз на верёвке, барабаня кулаками по доскам пола нашего домика, который заходил ходуном, как шлюпка в бурю. Клэр завизжала и вцепилась мне в руку.

«Пожалуйста, пожалуйста, попроси, чтобы он перестал!» — закричала она.

Мне не хотелось ни о чём таком его просить; а он продолжал колотить кулаками по доскам.

«Заставь его перестать!»

Я не знал, что делать. Я не мог допустить, чтобы он, зайдясь от ярости, наделал бед, но я понимал, что между нами всё кончено, и я хотел, чтобы в этом был он виноват, а не я. Я был непреклонен. (Можно ли быть непреклонным в семь лет? Почему бы и нет? Точно так же, как и в 27 или в 77). Доски, на которых мы стояли, начали трещать. Удары отдавались дрожью у меня в ногах. Клэр, вся в слезах, отчаянно махала на Алана руками:

«Пожалуйста, перестань! Пожалуйста, перестань! Алан!»

И он перестал. Этого он только и хотел — чтобы она назвала его по имени. Я закрыл глаза и снова раскрыл; ещё немного — и меня бы стошнило, как от качки. Через секунду Алан уже совершенно успокоился и помог Клэр соскользнуть вниз по верёвке. Она вся дрожала и вынуждена была опереться на него. А я, моргая, смотрел, как они вдвоём пошли прочь сквозь марево летнего комарья.

В другой раз у нас в доме случилась какая-то неразбериха: после обеда я должен был, вроде бы, поехать с родителями в Солсбери, но что-то произошло, и мы остались дома. Я вскарабкался на дерево в наш домик, который мой отец уже снова укрепил, и во всю мочь своих лёгких позвал Клэр, которая играла в огороженном стенами саду своих родителей, соседнем с нашим. Услышав меня, она издала индейский боевой клич.

«Позови Алана!» — заорал я.

Клэр снова издала индейский клич и закричала в другую сторону:

«Алан!»

Но голос у неё был слабый, и Алан её не услышал. Мне кажется, я это предвидел, когда попросил её позвать Алана. Я никогда раньше не пробовал устраивать эту перекличку джунглей (мы знали о ней от Алана, который рассказал, что так перекликался Джонни Вайсмюллер в фильмах о Тарзане). Но я сразу же понял, какое большое значение может иметь для меня этот новый способ связи: благодаря тому, что у Клэр был слабый голос, у меня был отличный способ избавиться от присутствия Алана, когда я хотел побыть с Клэр без него.