Дом на берегу лагуны - [135]

Кинтин мне не поверил. Он искал рукопись всюду: вывернул все шкафы – платяные в комнатах и книжные в кабинете, перевернул вверх дном весь нижний этаж, но ничего не нашел.

Я, со своей стороны, тайком от Кинтина тоже искала, и тоже безуспешно. Вначале меня это угнетало; быть такого не может – что-то, что было частью меня, вдруг бесследно исчезло. Но постепенно смирилась с судьбой. Может, это было самое мудрое решение, что роман оказался потерян. Я принесла тайную жертву Элеггуа – да сохранит он обоих моих сыновей.

42. Прозрение Вилли

Когда наш друг Маурисио Болеслаус узнал, что у Вилли повреждена сетчатка и он не сможет больше рисовать, он тут же пришел нас навестить. У себя в галерее Сан-Хуана он открыл выставку, где экспонировались некоторые работы Вилли, и они получили очень хорошие отзывы; несколько картин даже удалось продать.

– Это трагедия для всего мира искусства, – сказал он Вилли, обнимая его.

Уже несколько месяцев я ничего не знала о Маурисио и очень обрадовалась, увидев его у себя в доме; он носил все те же странные перчатки из серой замши, бородка была так же надушена, и шелковый платочек выглядывал из кармана.

Мы проговорили весь вечер. Я подробно рассказала ему про забастовку и про то, как избили Вилли. То, что Мануэль вступил в Партию независимых, удивило нас всех, сказала я. А с тех пор, как он появился на авениде Понсе-де-Леон во главе забастовщиков, соседи перестали с нами здороваться. Это партия троглодитов, которые живут только для себя. Я сыта ими по горло и горько раскаиваюсь в том, что принимала их в своем доме.

Маурисио дружески похлопал меня по плечу.

– Тебе надо поехать в путешествие – съездить в Париж, Лондон, Рим. В мире столько красоты! Уверяю тебя, жизнь стоит того, чтобы ее прожить. Я бы с удовольствием поехал с тобой, – сказал он, подмигнув мне. Я засмеялась и поблагодарила его, но, к сожалению, в тот момент никуда уехать не могла.

Вилли сказал Маурисио, что ему уже лучше. Он рассказал ему о смерти Петры – я об этом не упоминала – и о необычном бдении, когда она умирала. Он закопал фигурку Элеггуа в комнате Петры, признался Вилли, не потому, что не верит в священные обряды, а потому что ему казалось, так будет лучше – ведь Петра почти всю свою жизнь провела в этой комнате. А вот коробку с подарками для Элеггуа он спрятал у себя под кроватью – на память.

Маурисио всегда притягивала к себе Петра; каждый раз, когда он к нам приходил, он спрашивал о ней. Пристрастие Маурисио к Пикассо, Модильяни, Вифредо Ламу и другим художникам-модернистам привело к тому, что он стал интересоваться магическими ритуалами африканского происхождения. Однажды он попросил Петру, чтобы она показала ему фигурку Элеггуа, Петра разгневалась. Маурисио пришлось подарить ей целую коробку шоколада, чтобы она перестала на него сердиться.

– Сейчас, когда Петры больше нет, мне бы хотелось посмотреть на фигурку идола. Может быть, мы вместе его откопаем, – в шутку предложил Маурисио, обращаясь к Вилли.

Но Вилли наотрез отказался.

– Петра молилась Элеггуа много лет, – сказал он. – Это будет неуважением к ней.

Вилли все еще был очень слаб и решил не возвращаться этой осенью в Институт Пратта. Он поступил в Университет Пуэрто-Рико, где уже начались занятия. И попросил Кинтина, чтобы тот взял его на временную работу в «Импортные деликатесы». Вилли хорошо давалась информатика; я подарила ему компьютер, когда ему исполнилось шестнадцать лет, так что он мог отправлять информацию, писать объявления и даже участвовать в рекламной кампании. Кинтин согласился. Чтобы сыну было легче добираться по вечерам из университета на работу, он подарил Вилли подержанную 75-ю модель «тойоты», которую купил у одного из своих поставщиков.

Вилли никогда не упоминал о тайне, которую Петра унесла с собой в могилу, и я сочла за лучшее не заговаривать на эту тему. Я не была уверена, не открыла ли ему Петра тайну перед смертью. Если Вилли ничего не знал, то по крайней мере у него не будет причин обижаться на отца из-за того, что тот лишил его наследства. Я подумала, что это очень разумное решение – начать работать в «Импортных деликатесах». Это поможет залечить раны, а со временем, быть может, Кинтин смягчится и изменит свое завещание.

Мы часто говорили о Петре.

– Я много думал о том, что сказала Петра перед смертью: «Жизнь начинается и кончается в воде», – однажды доверительно сказал мне Вилли, когда мы вдвоем ужинали на террасе. Кинтин был в отъезде, и мы накрыли столик на двоих на открытом воздухе, где веяло легкой прохладой от лагуны, всегда спокойной и чистой по вечерам. – Когда я понял, что больше не могу рисовать, я плакал тайком от тебя столько, что ты не можешь себе представить, – я не хотел, чтобы ты страдала из-за меня. Я никогда не думал, что в человеке может быть столько воды. Слезы, слюна, семя: мы состоим почти из одной воды. Петра знала, что вода есть любовь, – продолжал Вилли. – Каждый раз, когда мы окунаемся в море, мы протягиваем руку ближнему своему и делим с ним его радости и печали. Когда живешь у воды, вокруг нет физических преград, – горные цепи, холмы, пустыни или бесконечные равнины делают невозможным общение с остальными людьми. А общение возможно, мама. Вода дает нам эту возможность – попытаться лучше понять тех, кто рядом с нами.