Роунэн понимал, конечно, что есть большая разница между тем, чтобы наложить успокаивающую повязку, смоченную в молоке, на спину принцессы, и тем, чтобы шлепнуть такую повязку на спину сослуживца.
– Вас нужно спасать, – произнес он.
– Пойдемте на кухню, – сказала ему Шошана и покраснела. – У меня стянуло кожу, и мне кажется, что я не смогу шевельнуть руками. Не хочу ничего надевать, чтобы не прикасаться к коже.
Ну, тогда иди голой.
Шошана закуталась в простыню.
– Пойдемте, – произнес Роунэн.
Она заковыляла следом за ним на кухню. Он чувствовал себя не в своей тарелке: это ее одеяние было не менее – а может быть, и более – опасным, чем бикини.
И эта ночь была опасной: звезды бриллиантами сияли на ночном небе, цветы источали нежный и обольстительный аромат.
– Садитесь, – сказал он, выдвигая для нее стул, и сделал глубокий вдох, моля Бога дать ему сил. Он опустил простыню с ее спины и заставил себя сосредоточиться только на оказании помощи.
Спина Шошаны так сильно обгорела, что Роунэн забыл о неловкости всей этой ситуации.
– Мне неприятно сообщать дурные вести, – сказал он с искренним сочувствием, – но через несколько дней ваша кожа облезет. Она может даже покрыться волдырями.
– Правда?
Похоже, она произнесла это скорее довольным, чем удрученным тоном.
– Вам, видимо, придется не показываться на публике недельку-другую.
– Правда? – спросила она опять.
Никаких сомнений не осталось. Она была явно довольна.
– Есть основания радоваться этому? – спросил Роунэн.
– Принц Махейл, возможно, отложит свадьбу. На неопределенный срок.
В ее голосе теперь совершенно безошибочно слышалась радость.
– Он так легко это сделает?
– Он ведь выбрал меня из-за моих волос!
Человек выбрал жену из-за волос? Какой примитивный тип! Он был недостоин ее. Разве дело, которым занимался Роунэн, не служило защите демократии? Защите свободы человека и права его выбора? А если ее заставили делать это, тогда что? Вызвать международный скандал и освободить принцессу от гибели?
– Вас заставили выходить за него замуж? – спросил он.
– Не совсем так.
– Как это понимать?
– Никто не заставлял меня говорить «да», но я испытывала огромное давление от всеобщего ожидания.
Роунэн поспешно отвернулся от Шошаны, борясь с желанием встряхнуть ее хорошенько. Он-то думал, что спасает ее, а огорчительная правда заключалась в том, что она, насколько он понимал, сама не сделала ни малейшей попытки спасти себя. Похоже, она слепо верила в то, что обязательно случится нечто такое, что освободит ее от этого брака. И пока что все складывалось для принцессы не слишком плохо.
Однако ее везение должно когда-нибудь кончиться, а в этом нет ничего хорошего.
Чтобы не показать, как он разозлился на нее, Роунэн принялся разводить в тазике сухое молоко.
Он разорвал на куски несколько чистых чайных полотенец и окунул их в раствор.
Потом, взяв себя в руки, как гладиатор перед неизбежным выходом на арену, Роунэн снова повернулся к Шошане:
– Придержите простыню.
Он положил первый из пропитанных молоком кусков ткани на ее обнаженную спину и пригладил ладонью. Даже через повязку он чувствовал, какой горячей была ее кожа и пока еще, по крайней мере до неизбежного шелушения, необыкновенно гладкой и ровной. Он не знал другого способа облегчить боль Шошаны, но такое прикосновение к ней было достаточно интимным, чтобы почувствовать легкое безумие и ощутить нарастание самого что ни на есть грубого желания.
Роунэн подумал, что она вздрогнет, но она вместо этого слетка застонала от удовольствия и облегчения.
– О, – выдохнула Шошана. – Просто чудесно. Мне никогда еще не было настолько приятно!
Ее слова прозвучали совершенно невинно! И его задачей было, чтобы все так и оставалось.
Он подумал о том мужчине, которого никогда не видел, о мужчине, который должен был стать ее мужем. И почувствовал еще один, непривычный всплеск сильного чувства.
Это не ревность, сказал себе Роунэн. Боже упаси!
Но он понимал, что в его обязанности совсем не входило размышлять о том, достоин ли ее человек, за которого она едва не вышла замуж.
По ее собственному признанию, ее никто ни к чему не принуждал. Это была ее проблема, а не его.
Однако ощущение сумасшествия усиливалось. Он вдруг почувствовал желание показать ей, что значит страсть, нежность и утонченное удовольствие. Если бы она когда-нибудь узнала, что такое настоящие отношения между мужчиной и женщиной, она бы не согласилась на суррогат, какое бы давление на нее ни оказывали.
Роунэн сердито одернул себя. То, о чем он думал, нелепо, совершенно неприемлемо. Он знаком с ней меньше недели, а значит, не знает ее по-настоящему!
Кто бы мог предположить, что ему придется защищать принцессу от себя самого?
– Оставьте эти компрессы на спине на двадцать минут, – сказал он ровным голосом, нисколько не выдав своей внутренней борьбы и того безумия, которое угрожало охватить его. – К сожалению, в такой жаре молоко прокиснет, если оставить его на всю ночь. Вам надо будет смыть его в душе перед тем, как ложиться спать. – Роунэн протянул ей аспирин и стакан воды. – Это снимет жжение, – произнес он так, словно читал руководство по оказанию первой помощи. – И выпейте всю воду: вашему организму не хватает жидкости. Думаю, что вы будете спать как младенец после всего этого.
