Дом Макгибуров - [4]

— Сэр Гордон ведёт большую переписку со многими учёными Европы, — охотно пояснила леди Лаура, — Он большой специалист по культуре древних кельтов.

Леди Глория и художник переглянулись и ничего не сказали. Обед завершился в гнетущем молчании. Рыба была так же дурна, как цыплёнок. Мясной пирог не пропекся. И лишь вино оказалось неожиданно хорошим.

После обеда барышня сослалась на головную боль и удалилась к себе. Художник ушёл в библиотеку дописывать портрет, а Годрик молча скрылся в кабинете хозяина. У Фредерика осталось впечатление, что ему тут совсем не рады. Ночь он провёл в тоскливом беспокойстве. А утром, после завтрака, на котором не присутствовала ни леди, ни библиотекарь, ни задержавшийся в Эдинбурге отец семейства, решил найти себе занятие.

"Ну что ж, — подумал он с немалой долей досады, — раз никто тут не собирается развлекать меня, то я проедусь до ближайшего селения"

Он надел костюм для путешествий, новые лайковые перчатки, шляпу и выбежал, оправляя на ходу великолепный высокий галстук. Его отец так и не освоил искусство носить шёлковые вышитые галстуки, зато сам Фредерик очень много приложил усилий, чтобы научиться делать это с аристократической непринуждённостью.

Немного заплутавшись в переходах дома, он угодил на кухню и увидел сквозь неплотно притворенную дверь, что благородная Лаура Макгибур сама моет в лохани грязную посуду.

"Вот это раз!" — подумал молодой жених. Вот почему на столе Макгибуров такая скверная еда. Наверно уж, она сама и готовит пищу!

5

Он позаботился заранее рассмотреть карту местности и знал, что где-то здесь неподалеку есть маленький провинциальный городок. С этой мыслью сэр Фредерик направился в конюшню.

— Что вам угодно? — повернулся к нему во тьме почти пустой конюшни старый конюх. Лохматый и горбатый калека, чем-то похожий на Годрика Сентона. Уж не родственники ли они?

— Мне угодно запрячь своё ландо, — небрежно отвечал сэр Фредерик. — И я желаю проехаться до городка.

"Зачем это я оправдываюсь перед ним?!"

— Я очень сожалею, сэр, — неловко поклонился конюх, — но у вашего ландо повредилась ось и мне пришлось снять колесо.

— Ну хорошо! — нетерпеливо ответил молодой человек. — Тогда седлайте мне одного из моих коней! Я умею ездить верхом!

— Опять прошу меня простить, — поклонился старик ещё ниже, хотя спина его еле гнулась. — У вашего жеребца попал камешек меж подковой и копытом. Если не желаете его попортить, дайте ему отдых пару дней.

— Прекрасно! — уже в полном раздражении воскликнул сэр Фредерик, — У меня, кажется, есть ещё один жеребец! Вот и седлайте его!

"Если он скажет, что это невозможно, я просто вытяну его кнутом!" — воскликнул про себя привыкший не церемониться со слугами в Вест-Индии молодой негоциант.

— Посмотрите сами, — невозмутимо сказал конюший. — Ваша упряжь сделана каким-то неумехой. Под седлом имелась складка, и бедный жеребец натёр спину до крови.

Спина у жеребца и впрямь была потёрта. Конюший наложил мазь, но накладывать седло на такую лошадь ещё с неделю было бы бесчеловечно. Возможно, молодой человек сам в этом виноват: не пожелал прибегнуть к услугам ездового, хотелось блеснуть своим форейторским умением, а дорога дальняя.

Сэр Фредерик вышел из конюшни. Чем себя занять?

На художника он наткнулся совершенно случайно. Франциск Медина стоял за мольбертом на нижней площадке деревянной лестницы, откуда вид на озеро особенно хорош. Погода нахохлилась низкими облаками, того и гляди, пойдёт дождь. И сэр Фредерик порадовался, что не предпринял поездку в городок. Что за радость, быть застигнутым стихией в открытом экипаже!

Живописец не обрадовался ему, но и не раздосадовал. Он был всецело занят своим полотном. На небольшой картине изображено сумрачное озеро и окружающие его горы. У берегов вода темнее, а вдали словно старое серебро. И в этом белесом мраке плыла в тумане маленькая лодка. Парус обвис, а на корме сидит одинокая фигурка. Непонятно, кто. В целом картина привораживала каким-то тревожным сюрреализмом..

— Вам нравятся такие сумрачные сюжеты? — спросил сэр Фредерик.

— В целом — нет, — ответил Франциск Медина, — Но в этом месте своя особенная притягательность. Я предпочёл бы рисовать пухлощёких деревенских дев, занятых сбором винограда. Но здесь нет ни дев, ни винограда.

Сэр Фредерик почёл его слова за насмешку и отошёл, не зная, что ответить на такое изысканное оскорбление. Он вспомнил разговор, за которым застал свою невесту и этого парижского щёголя, любимца остроязыких муз Латинского квартала. Совершенно очевидно, что живописец тоже неравнодушен к чёрным кудрям и светлым глазам этой изнеженной аристократки.

— У вас портреты получаются гораздо лучше, чем пейзажи, — решил он немного уколоть художника.

— О чём вы? Ах, о картине в библиотеке! Ошибаетесь, это не моя работа. Меня лишь пригласили реставрировать портрет, вернее, подправить кое-что. Это полотно написано лет пять назад и осталось незавершённым.

Сэр Фредерик почувствовал укол в сердце. Оказывается, его невеста совсем не так юна! Пять лет назад она выглядела вполне сформировавшейся барышней, теперь же ей, возможно, уже года двадцать два! И портрет этот писался для кого-то другого. Возможно, свадьба сорвалась, и леди сильно побледнела за те пять лет, что минули с тех пор. Это было совсем не так прекрасно, как вначале показалось.