Дом кукол - [33]

Вот они где, те деревянные ботинки, сделанные в мастерских! Своими руками они приготовили их для себя…

Странный запах издает передник. Передник старый, поношенный, порванный. Кто знает, сколько девушек прошагали в нем в отдельно стоящий барак, откуда их тела отправляют в газовые камеры, а передник вновь возвращается в барак обслуживания.

Она стоит голая. Медальон! Куда спрятать медальон?.. Она зажала его в кулак. А может, спрятать его в кучу одежды?.. Ее глаза блуждают по плащу. А может, сунуть в карман плаща?.. В кармане плаща его найдут рабочие на распорке одежды.

Девушки ранее вошедшей группы уже выходят из барака. Их одежда осталась в общей куче. Где же она спрячет медальон?..

Ряд двинулся вперед. Девушки вошедшей группы уже выстраиваются около стола. Тишина. Глаза кальфакторш, нагоняющие страх и ужас, задерживаются на отстающих у куч с одеждой. Что ей сделать с медальоном?.. Вот Феля уже подошла к столу; Даниэла быстро настигла ее и встала сзади, в ряду за нею.

А медальон зажат в кулаке.

Регистраторши записывают все подробно.

— Болела ли?

— Какой болезнью?

— Кто в семье болел?

— Замужем?

— Холостая?

— Половые сношения с мужчиной?

Ряд продвигается вперед. У специального столика одна из регистраторш быстро выкалывает каждой порядковый номер синей тушью между грудей, тут же другая прижимает электрическую печать над номером со словами «Фельд хурэ»[3].

У последнего стола, за которым сидела врач лагеря, окончательно определялась судьба каждой девушки. Там решался вопрос, куда направят ее, в какую часть лагеря — в рабочие бригады или в группы «радости».

Даниэла задержалась у последнего стола. Лагерный врач вглядывалась в красивый стройный стан Даниэлы… Ее взгляд уперся в сжатый кулак Даниэлы.

— Ты родилась с таким дефектом руки, у тебя от рождения сжат кулак? — спросила врач.

В мозгу Даниэлы мелькнуло: «В гетто при отборе людей в этап калеки были обречены на смерть». Она быстро переложила медальон из руки в руку и показала: вот, она умеет открывать кулак!

Молчаливая кальфакторша, державшая руки скрещенными на груди и высунувшая вперед начищенный до блеска сапог, внезапно сказала:

— Покажи, что это у тебя в руке?!

— Фотографии… Фотографии членов моей семьи…

Сжатые узкие бледные губы искривились. Странное выражение — то ли ненависть, то ли отвращение, а возможно, у нее такая улыбка… В той же позе, с опущенными ресницами, давая понять, что Даниэла не стоит ее взгляда, она процедила приказ сквозь редкие зубы:

— Выбрось это говно!..

Искаженное лицо всемогущей властелинши словно увеличивалось перед глазами Даниэлы. Она тихонько молила:

— Единственная память… память…

— Рабочая бригада!..

Эти два слова прозвучали как смертный приговор.

Лагерный врач посмотрела с сомнением на красивое тело Даниэлы и не могла решиться; посмотрела на вытатуированный номер меж грудей Даниэлы и начала что-то записывать в один из лежавших перед ней списков.

Врач еще записывает, а главная кальфакторша высвободила руку, державшую кнут, и размашистым, сильным движением, с той же кривой усмешкой на узких губах опустила кнут с силой на голое тело Даниэлы.

— Завтра сама это выбросишь.

Головы девушек, стоящих у большого стола, повернулись в ее сторону.

Даниэла побежала в сторону выхода. Кровоподтек от кнута горел на боку, огненные искры еще мелькали в глазах.

Над лагерем плыло равнодушное небо. Блеснула звезда в мглистом небе. Лагерь выглядел громадным, бесконечным, как будто весь мир уместился в его пределах. Красные фонари освещали проволочное заграждение. Далеко, далеко, за проволочной оградой, блуждали тени арестанток в тусклом свете, как жители соседней страны, но чужой и далекой.

У стены барака стояла Феля. Внезапно она увидела Даниэлу и побежала ей навстречу. Они упали друг другу в объятия. Даниэла плакала.

Барак был очень большой и голый. Вдоль стен, в метре от пола, были вмонтированы металлические кольца, как в стойлах для лошадей. Сотни, сотни девушек валялись тут на полу, в бараке «временного пребывания». Это был барак пересыльного пункта для приема новых этапов. Отсюда девушки выходили группами, по пятьдесят человек, в «барак обслуживания», находившийся вблизи, чтобы выполнить первые нужные формальности в лагере. Девушки, возвращающиеся втискиваются среди лежащих, молча падают на пол, и их молчание сливается с молчаливостью их предшественниц.

Страх разъединил их, и они валялись на полу, каждая со своими мыслями, как будто не общая судьба собрала их сюда.

Даниэла сидела, прислонившись к стене. Рана от кнута горела на боку и не давала возможности лежать. Рядом с ней две девушки плакали. Феля лежала тихая, глаза ее были уставлены на пол. Какая-то девушка повернулась в сторону Даниэлы, ее волосы рассыпались по полу. Лицо матового цвета, глаза черные, блестят. Передник с лагерным номером слишком узок, чтобы скрыть ее тело.

— Вот вышла последняя группа, — сказала она.

Даниэла не спускала глаз с непонятной ей татуировки.

— Может, дадут ужин? Целые сутки как мы ничего не ели, — прошептала девушка.

Что это за слова «фельд хурэ», что означает эта странная немецкая надпись? Что это за знак, которым отметили их всех? По правде говоря, собирались ведь всех клеймить знаком еще в гетто. Вначале, когда вышел немецкий приказ, по которому все евреи обязаны носить повязку на левом рукаве, он причинил большую боль. Стыд жег всем лицо. После этого приказа многие старались не появляться на улице, чтобы никто не видел этой повязки на их рукаве. Через какое-то время это стало привычным, обыденным. Опять появились в гетто евреи со всяческими занятиями — продавали, покупали, вели разные дела. Жизнь в гетто шла своим чередом, никто уже не обращал внимания на знак на левом рукаве. Наоборот: родители следили за детьми, а дети за родителями, чтобы при выходе на улицу не забывали надеть повязку. В семьях, где еще следили за чистотой, матери тратили последний обмылок, чтобы выстирать повязку позора. Невесты в гетто преподносили своим женихам знаки позора, сшитые из шелка.