Дом, куда возвращаемся - [41]

— Ну и жизнь у тебя была… Нет, у меня отец и мать живут душа в душу, как ангелы.

— Слушай дальше. Ну, короче, спортсмен-заочник из меня не получился. Мать все-таки отстояла меня. А я уже знал: чуть отец на мою личную свободу начинает наступать — я к матери. Рублик какой, троячок на кофе, кино, мороженое… Мать у меня хорошая, от души…

— А у меня так и мать и отец хорошие.

— Вот взять хотя бы поступление сюда. Думаешь, просто? Дудки. Все началось еще в школе. Хожу я в первый класс, во второй, ни о чем не думаю, ни о физике, ни о лирике, а мать начала уже присматриваться, куда бы меня пристроить, по какой дорожке в жизнь отправить. На фигурное катание поздновато — там с четырех лет берут, и то по очереди или по знакомству, да и со здоровьечком у меня неладно. Спортсменом оно бы ничего себе было — за границей бы потаскался, шмоток привез бы… Разве какой-нибудь кандидат или доктор сравнится с Бышевцом или Фирсовым?! Дудки! Сидит как пень кандидат или доктор на кафедре или в лаборатории, мозговней шевелит — глохнет и слепнет раньше времени, — и никто его не знает. А спортсмен… О-го-го! Ему и слава, и всенародный почет. Теперь, брат мой, и я жалею — пусть бы отец голову под краном держал, смотришь, и я спортсменом стал бы.

— «В хоккей играют настоящие мужчины…»

— Вот-вот, мужчины… Ну, слушай дальше. Пошевелила мать мозгами в ту сторону, в эту и решила устроить меня в школу с математическим уклоном. «Куда-куда, а на физфак после этой школы я тебя устрою…» Ну а отец, как всегда, со своими принципами как с писаной торбой носится: «Ах, ты ребенка калечишь. Откуда ты знаешь его способности в восемь лет, мал еще. Эйнштейн и тот двойки по математике в школе получал… Пусть обычную кончает, а потом сам и выберет». А мать свое: «Пусть математическую кончает, а потом поговорим о способностях. Твои способности, — это она отцу, — я знаю: как сидел десять лет назад в отделе, так и теперь сидишь, а люди вон уже давно заведующими стали, не хлопают ушами, выбились…»

— Чудак он у тебя.

— Да, есть немного… Так-то он ничего — на работе ценят. Грамоты каждый год приносит — целая стопка лежит…

— А что делать с теми грамотами… Работа — она работа и есть…

— Слушай, а еще раньше мать меня в музыкальную школу вталкивала. Сначала я еще ничего — стал ходить, нотки учить. «До-ре-ми-фа-соль-ля-си»… А потом вижу, дело плохо — заест эта музыка, света белого не увидишь. Ну и прикинулся я, будто слух потерял. Мать даже к докторам водила, а я на своем стою. Еле оставили меня в покое. Ну а с математическим уклоном… Тут уж я сам начал кумекать, что к чему. Мать говорит: «Закончишь, поступишь сразу же, студентом будешь…», как в воду смотрела. «А слушая родного папочку, грузчиком или слесарем заделаешься, вечно в пыли и грязи ползать придется». Подумал я — маленький, маленький, а уже разбирался — и не стал упрямиться. Учеба легко давалась — там, где некоторые неделями сидели, я за день разбирался… Скучновато, конечно, но что поделаешь… Жизнь заставит языком железо в мороз лизать… А у тебя как?

— Нет, меня так не неволили. Я у своих как сыр в масле катался. У отца деньги хорошие водились. Куда их тратить? На меня, конечно… А вот когда школу кончил, так чуть не влип. Связался с компанией во дворе. С виду пай-мальчики: галстучки, нейлоночки, здрасте, извините, старшим место уступите… Встречаемся, маг слушаем, хипповый товар водился… А потом тюкнуло в голову: откуда же у них деньги? Ну, пусть у меня батя, но ведь не у каждого такой батя… Стал я присматриваться — гляжу, оглобли надо поворачивать. Я назад, назад, а они уже за меня берутся… Обалдеть можно. А потом я напрямую к Чите — вожак был, здоровый, как конь, — говорю: я вас не знаю, вы меня, лады? Мне поступать надо, а тут, если что-нибудь, вся жизнь наперекосяк пойдет. Что было — завяжем… Еще и откупного давал в лапу. Знаешь, оттуда трудно вылезти.

— Вылез ведь.

— Вылез… Недавно встретил… Пересажали почти всех, один утонул. Гуляли, ну и не хватило. А он отчаянный был: взял трояк и через реку вплавь в магазин. Осенью было. Так с трояком и нашли… Помнишь песню: «От утра и до утра раньше песни пелись, нынче мальчики с утра все поразлетелись…» Будто для меня написано. Приезжаю домой, захожу во двор… новые салаги с гитарами сидят, с носа на кулаки наматывают… Чита вспоминается — сидит, бедолага, — он все эту песню пел: «От утра и до утра…»

— Да, жизнь, она штука интересная. Был, есть, нет, как и не было никогда… Как ты говоришь, обалдеть можно…

— А, об этом лучше и не думать. Пусть конь думает — у него голова большая. Ну, вот и пришли. Красивенькая, два билетика, пожалуйста. На какой ряд? Серединку нам. Мы серединку любим. И вперед не лезем и сзади не болтаемся. Так что нам серединку.

7

— Здорово, физик, как там твои атомы поживают — вертятся?

— Здорово, Вадим. — Кошель чувствовал, что Вадиму хочется сцепиться с ним, наговорить колючее, злое; каждый раз при встрече — в коридоре, на улице, на заседании литстудии — Вадим старался чем-то задеть ту специальность, которую избрал Кошель. Вадим даже звал Кошеля не иначе как «физик» — какой-то колкий, язвительный смысл вкладывал он в это слово.