Дом Книги - [9]

– Не знаю. Если услышу, то скажу.

– Трупы – прекрасные люди, но они слишком серьезные. Они такие, знаете ли, все из себя памятники. Фуги, эпитафии, черные занавески. Полный Брамс. Я не очень болтлив?

– Нет, – ответил Дима.

– Знаете, мне сейчас никто не пишет либретто. Приходится самому писать. Я и раньше пробовал и сейчас могу. Но все эти рифмы и размеры, так жалки. Я хочу сказать, что ритм аристократичней рифмы. Рифма просит, а ритм подает. У красивой рифмы должно быть сопротивление. Она, как смешная женщина, которая сопротивляется, потому что хочет отдаться. Зачем брыкаться? А это просто ее представление об аристократизме. А правила аристократов учат только плебеи. Кому как не им знать, в какой руке должна быть вилка, какое ударение грамотно, как вызвать на дуэль, как сидеть на табуретке. Рифма такая же тетка, она все делает грамотно, она вся из себя аристократка, но любой барабанщик, любая копеечная драм-машина превратит ее в то, что она есть, то есть в прислугу.

Петр Ильич замолчал и уставился Диме в глаза. Дима снова улыбнулся. Хозяин улыбнулся в ответ.

– Вот говорят, что «Пиковая Дама» демонична, что чертик посоучавствовал, – продолжил он, – а я говорю, что неправда. Никаких чертей. Просто я попал в ад в качестве журналиста. Не рекомендую. Всё действие происходит в аду. Всё в прошедшем времени. Надежда умерла первой. Поздно молиться, только гобойчики с альтами и меццо-сопрано.

Лицо хозяина в пламени свечи то гасло, то снова загоралось. Если бы не яркий свет с кухни и грохот моющейся посуды, то было бы по-настоящему жутко. Дима вдруг осознал, что первый раз сидит наедине с безумцем, что вся логика отменена и в следующую секунду может случиться всё, что угодно. Дима напрягся. Петр Ильич тем временем с улыбкой забарабанил пальцами по столу, словно по роялю.

– У меня новая опера. Она не окончена, но она уже будет. Если бы не тексты я бы ее уже закончил. Главный герой – парнишка молодой. Похож на вас, но более… более парнишка. Такой стройный, черноволосый, с пушком, талией, бровками. То есть он не лучше вас. Вы однозначно герой, а он просто литературный образ, но такой милый. Вы бы видели его скромность. У него такая скромность, – Петр Ильич вздохнул. – А сюжет простой, как первая любовь: «махнула фея палочкой игриво, и сказка превратилась в набор презервативов». Не очень удачная рифма, но очень удачная музыка. Слушайте.

Петр Ильич снова забарабанил по столу, с удовлетворением кивая головой, время от времени что-то напевая, словно слыша неведомую музыку.

– Моему парнишке не повезло, – сказал Петр Ильич, продолжая барабанить по столу. – Но он был очень красив и, следовательно, ему повезло. Если бы он встретил сам себя, то он был бы счастлив, точнее не грыз бы стены в поисках окна. Несчастные всегда думают, что не грызть стены и есть счастье. Я тоже так думаю, но знаю, что это не так. У стариков богатый опыт. А потом у моего героя – центральная ария. Вокруг народ, бомонд, нечисть. А он встаёт на стол. И ария. Без мелодизмов, без тональной акробатики, а просто голос во весь рот:

Я живу в консервной банке

Сторожу свои останки.

Сквозь меня течет вино.

На меня глядит в окно.

Что уставился родная

Я тебе не дорогая.

Подойди ко мне поближе

И нагнись ко мне пониже

– пропел Петр Ильич, высоким голосом неистово барабаня по столу.

– По-моему свежо – сказал он, улыбаясь. – Не предлагаю вам вина. Хотел бы предложить, но никто не приносит мне вино. Вы помните вкус вина? Я любил, но уже не помню. А сюжет продолжается – мой мальчик, мой солнечный б…к, идет дальше. Он не останавливается никогда. Он проходит насквозь, и все ждут, когда он пройдет и сквозь них. И тут его центральная ария. Вершина моего творчества, лучше Иванкиной песни.

Петр Ильич приподнялся, потом неестественно легко запрыгнул ногами на стол, Дима отшатнулся, Петр Ильич во все зубы улыбнулся гостю, потом поднял морду к потолку и по-волчьи завыл. Он выл несколько минут. Потом также неестественно легко спрыгнул со стола и с победною улыбкой опустился на стул.

– Не правда ли свежо, – сказал он. – Это центральный момент. И главное, насколько точно передает переполняющие чувства моего героя, а переход с Си бемоль минора в ля мажор? Вы знаете законы гармонии?

– Нет, – ответил Дима.

– Отлично, – ответил Петр Ильич. – Уж поверьте, это отличная ария. Только нужно еще доделать оркестровку.

Петр Ильич замолчал и задумался.

– А потом начинается отлив, – сказал он, не поднимая взгляда, – медленный, долгий, беспросветный. Весь третий акт – отлив. Мой мальчик остается один, далеко-далеко в Сибири. И вокруг волки да враги, война и солдаты. Знаете, солдаты – жестокие люди. И с ними мой мальчик – беззащитное дитя. Я могу помочь, но я так далеко, так далеко. И музыка умолкает со всех сторон. Все тише и тише, пока не заканчивается совсем. И тут еще один куплетик, – речитативом или шепотом, что бы никто не слышал. Колыбельная, что бы все окончательно замерзло:

Города и изгибы своих проводов

Не распутать и не попытаться,

И гирляндами путаются между снов

Одиночные камеры счастья, – прошептал Петр Ильич и закрыл глаза. В тишине было слышно только, как Света возится на кухне. Пауза была недолгой. Хозяин встрепенулся и открыл глаза.