Дом и корабль - [37]

Чайник уже парил, когда раздался отдаленный грохот, заставивший всех насторожиться. Митя позже других понял, что грохотала обитая клеенкой кухонная дверь, в которую дружно колотили руками и ногами несколько человек.

На минуту все притихли.

- Мы пропали, - сказал художник трагическим шепотом. - Это Юлия.

- Придется отпереть. - Катя подняла глаза на отца.

- Ни в коем случае, - испуганно сказала Тамара. - Вам ничего, а меня она съест.

- Мы тебя спрячем, - возразила Катя. - А открыть все равно придется, она знает, что мы дома, и, конечно, не отстанет.

- Не сомневаюсь, - сказал художник сардонически.

Катя побежала открывать. В наступившей тишине Мите послышалось лязганье железа, затем уже явственно - приближающееся шарканье ног.

Тамара вскочила, как потревоженная кошка. Уже в дверях она сделала знак: следуйте за мной. Митя подчинился и оказался в темной комнате, в широченном, глубоком, как раковина, кресле, бок о бок с Тамарой. Через открытую дверь была видна раскалившаяся дверца печки, отсвет из поддувала ложился на пол. Митя ощущал совсем близко плечо Тамары, оно слегка вздрагивало - то ли от смеха, то ли от озноба.

Вошли трое - четвертой была Катя. В тамбуре стало светлее: вошедшие принесли с собой «летучую мышь». Женщин Митя узнал сразу - это были дворничиха и строгая дама в пенсне, с ними был долговязый мужчина в куртке и фуражке. Куртка и фуражка смахивали на бушлат и матросскую бескозырку, но даже не это, а что-то в манере держаться наводило на мысль, что пришедший - моряк.

Туровцев не на шутку встревожился.

- Великолепно, - сказала женщина в пенсне, не возвышая голоса, дикция у нее была превосходная, - Иван Константинович верен себе. Правила, обязательные для простых смертных, на него не распространяются. Почему вы не в убежище?

Ответа художника Туровцев не расслышал: «бу-бу-бу…»

- Я совершенно здорова, - заговорил опять женский голос. - У вас слабеет память, - мы уже здоровались сегодня. Не пытайтесь подавить меня изяществом манер, я пришла к вам не по доброй воле, а по обязанности. В гости, как вы, наверно, заметили, я к вам уже давно не хожу. А ты, Катерина, меня поражаешь. Ты-то ведь взрослый человек…

Одновременно засмеялись Катя и Тамара. Катя - там в диванной, низким, грудным голосом, Тамара сдавленно, в плечо Мите.

Глуховатый рокот художника: «бу-бу-бу…» - и опять металлическая отповедь:

- По-вашему, это никого, кроме вас, не касается, а вот товарищ Северцев думает иначе. Конечно, откуда же вам знать, кто такой Северцев? Товарищ Северцев - секретарь нашего райкома. Того самого района, в котором вы живете. И товарищ Северцев возложил на меня персональную ответственность за вашу безопасность.

- Бу-бу-бу…

- Что значит «не может быть»? Может быть, я лгу? Спросите Пантелеймона Петровича - разговор был при нем… Ах, не смеете сомневаться? Благодарю вас. Немедленно в подвал! Тамара здесь?

Митя почувствовал, как пальцы Тамары впились в его руку выше локтя.

- Нет? Странно. Однако - не смею сомневаться. Если вы увидите ее раньше, чем я, передайте ей, пожалуйста, что ее поведение отвратительно. Не люблю говорить о людях дурное за глаза (здесь Юлия Антоновна почему-то возвысила голос), но уверена, что она плохо кончит, если не одумается…

Катя попыталась вступиться, и ей тут же влетело:

- Перестань говорить вздор. Она обязана быть на посту. Да, а тебя не пущу. Застудишь горло, и весь твой вокал полетит к чертям, будешь каркать вороной, вроде нашей Люси. Нужно смотреть чуточку дальше своего носа. Не навек же война, победим, и опять запоешь. Что ты говоришь, Асият? Да, чуть не забыла. Лейтенанта у вас, конечно, тоже нет? Какого? Такого - хорошенького из себя. Нету? Так я и думала. Идем, Петрович.

Митя и Тамара не дышали, боясь пошевелиться и - еще больше - рассмеяться. Загадочный матрос все время стоял спиной и не произнес ни слова. Когда же он, уходя, повернулся, Митя ахнул - это был старик. На узкобедром длинном теле высоко держалась маленькая голова в заломленной бескозырке со старинными георгиевскими ленточками, на костлявом благообразном лице росла длинная серебряная борода.

Катя вышла проводить посетителей, и до ее возвращения ни Мите, ни Тамаре не пришло в голову, что их дальнейшее пребывание в темной комнате уже не вызывается необходимостью. Когда они вылезли на свет, вид у них был смущенный. Вряд ли кто-нибудь это заметил: художник был смущен гораздо больше. Он хмуро посмеивался, поглядывая на дочь.

- Так мне и надо, - заявил он наконец. - Всякое дело требует навыка и упражнения. Давно уже я не врал. А насчет секретаря она не того… не сочиняет? Откуда вдруг такой интерес к моей особе?

Как видно, слова Юлии Антоновны произвели на него впечатление, он заторопился. В то время, как Иван Константинович, облачившись с помощью Кати в широкую оленью доху, разыскивал куда-то запропастившийся складной стульчик, Тамара и Митя, не прощаясь, выскользнули из тамбура, пробежали комнату с роялем и камином, ощупью выбрались на кухню и скатились по крутой и скользкой черной лестнице вниз. Взявшись за руки, они опрометью перебежали пустой двор и юркнули во флигель. В комнате Тамара зажгла сильный электрический фонарик, и они впервые посмотрели друг на друга, Тамара беззвучно смеялась - ей нравилось, что Митя следовал за ней, как на привязи. Митя и улыбался и хмурился. Фонарик показался ему неприятно знакомым.