Дом и дорога - [10]
Иногда приходил моряк.
— Пособляй, Прошка! — весело говорил хозяин.
Моряк брал кусок сыромятной кожи и шило, прижимал сыромять коленом к лавке и начинал дырявить. Потом вдруг бросал работу, сворачивал цигарку, курил и молчал тяжело.
Тепло остывающей печи обдавало меня ласковыми волнами, слабо звенел в лампе выгорающий керосин, сухо потрескивали доски полатей, трюкал в запечье сверчок и тихо скребся за окном ветер. Голова моя тяжелела, я незаметно засыпал.
Однажды хозяйка спросила:
— Худо, милок, на чужой стороне?
— Я скоро уйду.
— Господь с тобой, Митя! — Она в испуге закрыла рот сухонькой ладошкой, на глаза у нее навернулись слезы. — Не о том я, сынок, не о том...
Я не стал ничего скрывать, поведал ей свою историю, но сказал, что в училище не вернусь. Теперь хозяйка, видать, боялась меня утешать, лишь вздыхала и качала головой.
— Знаю я, милок, безотцовщину, знаю...
Скоро я справлял по дому мелкую работу, ходил за водой, колол дрова, собирал хворост в ближнем леске. Правда, таскать вязанки Дмитрий Макарыч мне не разрешал.
— Слабый ты еще. Вот сделаю из слег волокушу, оно половчей будет.
Когда начинало смеркаться, он находил меня в леске. На волокуше мы вдвоем могли притащить в деревню пять-шесть вязанок хвороста. До дому доносили пару вязанок, а то и вовсе возвращались пустыми.
— Вот здесь солдатка с ребятишками, — говорил он. — Как не помочь.
Мы сваливали хворост у ворот. Дмитрий Макарыч кивал на соседнюю избу.
— Эти тоже без хозяина... Ну да кто нынче в спокое и радости живет? Здесь холодно, бедно, там немец лютует.
Мы тащили волокушу по мерзлой земле, а он рассказывал:.
— Поперва-то у нас нескладица получалась; Незадачливое хозяйство, трудно колхоз становился. То недород, то обратно — урожай хороший снимем, а дело все одно не ладится: с молотьбой до заморозков не можем управиться. Как вспомню нынче те мерзлые снопы, сердце заходится. Скотина дохла. Щи наваристые, Митька, мы только во сне видели... А после председатель добрый пришел, годы урожайные выдались, скотный двор под железо подвели, машины появились. Дело пошло на лад, люди повеселели, а тут война...
Однажды вечером зашел моряк. Он был пьянее обычного: вертел белками и смотрел дико.
— Сирый, говорит, сиротина... Язва, а не человек! — Моряк стоял посреди избы. — Меня не в дровах нашли! — закричал он, багровея. — Сиротина! У меня батя воюет... А, что? Без вести пропавший? Это кто? Это писарь сочинил! Там круговерть! У нас Мишку Стенина тоже в мертвецы записали. Без вести пропал! А какие вести из воды, из котла, море кипит... Ну, ну... погоревали, помянули Мишу. А он в морской пехоте воюет! Без вести... Мало ли что! Окружение? Из окружения выйти можно. Вышел, прибился к партизанам...
Хозяйка подбежала к моряку.
— Ну что ты, Проша! Не тоже так. Присядь. Охолонь, сынок.
Моряк сидел на табурете, стиснув зубы и качая головой.
— На флаг и гюйс равняйсь! — вдруг крикнул он и оглядел нас. — Корабль к бою изготовить! Противник — слева сорок. — Моряк ухватился за столешницу, забормотал: — Левым бортом... главного калибра... на ходу... — Он резко поднял голову, сказал: «Стоп, машина!» — и с хрипом повалился.
Мы подхватили его и перенесли на лавку. Моряк лежал на спине и дышал ровно, но горькая кривая гримаса так и осталась на его лице.
— Ты ему на пол постели, — сказал хозяин. — Он все одно там будет.
— Они еще днем заходили.
— Кто они?
— Приехал тут один, то ли агент по налогам, то ли из госстраха. Тоже, сказывали, моряк. Прохор-то все больше бражку попивал, а этот из госстраху выставил белую головку. И сморило Прошку с городского-то питья.
— Ладно, мать, стели ему.
— Он отойдет, откуролесит, перестанет дурить... Он с умом.
— Ум есть — руки нет, — мрачно сказал хозяин.
— Но культя-то есть, а к ней можно протез приладить. С ним и жить и работать можно. Ну, однорукий — какой же это инвалид. У нас в колхозе, Митя, счетовод давно без руки: на пожаре бревном отдавило. Неловкий вроде мужичонка да культяпый, а любо поглядеть, как он своих пискунов тетешкает. Женился и детей народил, и все добрые ребятишки. Вот и Прошка на ходу будет, и своих детей поднимет.
— Ты пойми, Митрий, — сказал хозяин, — не обвыкся он еще. Тяжко ему с нами сидеть да в старый хомут иглой тыкать.
Оба они почему-то обращались ко мне, и мне стало стыдно.
Теперь мы с Дмитрием Макарычем не ходили в лес: он целыми днями пропадал в кузнице.
Сидим как-то с хозяйкой, с делами управились, в чугунке лапша томится, а Дмитрия Макарыча все нет.
— Сбегал бы ты, милок, в кузню, — сказала хозяйка. — Чего он там, заночевать решил?
В кузнице было полутемно, угарно пахло угольной гарью. В горне под пеплом еще не потух жар. Я огляделся: верстак, ящик с песком, бочка с водой, мятое ведро с машинным маслом.
Дмитрий Макарыч перебирал железо на верстаке.
— Гришка! — кричал он. — Старый дурак! Тут были два бруска хорошего металлу. Где они?
Гришка Шохин, мужик лет шестидесяти, стоял с щипцами в руках и молчал.
— Шебалда! — не унимался хозяин. — Пута волосяная! Я их в тряпицу завернул. Ведь сказано было: прибери!
Он увидел меня.
— А Митрий... Раздуй-ка огонь.
Я взялся за сухой и гладкий деревянный рычаг и принялся качать мехи.
Тяжелым дням войны посвящен приключенческий роман В. Веселова «Темные ночи августа».
Документальная повесть, посвященная первому в Зауралье Герою Социалистического Труда машинисту И. П. Блинову, одному из основателей всесоюзного вождения тяжеловесных поездов.
Вторая книга Вячеслава Веселова состоит из очерка, рассказов и повести.В центре внимания автора — становление личности нашего молодого современника. Через ошибки и разочарования приходят его герои к осознанию своего места в жизни, нерасторжимости своей связи с людьми.
Основная идея этого сборника проста: актеры выступали рассказчиками еще во времена древних греков. И с тех пор как Голливуд вышел за пределы павильонных съемок, эти рассказчики посещали отдаленные уголки мира, чтобы потом поведать нам свои истории. Это «типичные представители Голливуда» – настоящие бродяги, чего от них требует работа и зачастую характер. Актеры всегда путешествуют, широко открыв глаза и навострив уши (иногда неосознанно, но чаще осмысленно). Они высматривают образы, особенности поведения или интонации речи, которые можно запомнить, сохранить на будущее, чтобы в нужное время использовать в роли.
Новая книга автора «Чувства капучино» Нади Де Анджелис – это учебник по путешествиям, настольная книга каждого, кто собирается в дорогу или только мечтает об этом.
Книга В. В. Федорова рассказывает о подводных исследованиях в Атлантическом, Индийском и Тихом океанах, которые проводились с применением отечественных обитаемых аппаратов «Тинро-2», «Север-2» и «Омар». Более чем в ста погружениях автор принимал личное участие, вел визуальные наблюдения на глубинах до 1500 м. Читатель узнает о том, какие диковинные рыбы, крабы, моллюски, кишечнополостные, губки и другие животные обитают в глубинах морей и океанов. Некоторых из этих животных удалось сфотографировать во время погружений, и их можно видеть в естественной среде обитания.
Неизвестно, узнал бы мир эту путешественницу, если бы не любовь. Они хотели снарядить караван и поплыть по горячим барханам аравийских пустынь. Этим мечтам не суждено было сбыться. Возлюбленный умер, а Гертруда Белл отправилась в опасное путешествие одна. Она обогнула мир, исколесила Европу и Азию, но сердцем осталась верна пустыне. Смелая европейская женщина вызывала неподдельный интерес у сильных мира сего. Британское правительство предложило ей сотрудничество на благо интересов Англии. Когда решалась судьба Египта, на международной конференции присутствовали все ведущие политики мира.
Рассказ был опубликован во втором выпуске художественно-географического сборника «На суше и на море» (1961).
Хотя «Записки белого человека» и не являются в прямом смысле путевыми заметками, в основе книги лежат путешествия автора по Индии. Но экзотический антураж здесь лишь средство, чтобы на фоне этих ярких декораций показать человека, отправившегося в путь в одиночку, — его чувства и мысли, его осознание себя и своего места в мире.