Дом, где взрываются сердца - [11]

— Ты сегодня такой крутой. Чего, пивной ларек грабанул?

— Ты чего несешь?

— Зайчик, я в разоре. Пятнадцать целковых отслюнявила за три номера твоего драного «Запределья» с твоей статьей!

— И как статья?

— Чума, зайчик. Молодец! Наши в экстазе…

— Я за них рад.

— Красиво все написано.

— Красиво врать журналисту не запретишь, — усмехнулся он. — Пускай твои приятели погордятся, что их такими крутыми считают…

— Зайчик, ты сегодня без соли гадюку съел?

— Гадюку? Меня чуть не сшибла машина какого-то идиота!

— Что, правда?

— Правда! Правда! — вдруг закричал он. — И звонки ночные — тоже правда! И что кошелек у меня украли — тоже правда! Все как сговорились…

Действительно, вчера в толкучке ему вспороли куртку — прямо на груди. Деньги не ахти какие, но куртку жалко. Да и противно — сил нет. Город опять прикоснулся к нему грязными лапами. А теперь эта машина.

— Во, а я что говорила, — обрадовалась Наташа. — Она! Черная полоса. На тебе ЕГО печать.

— Князя Тьмы?

— Ну так.

— Наташа, чего ты меня грузишь? — не слишком уверенно возразил Валдаев.

— Котик, это будет продолжаться…

— Рассказывай.

— Лысенький, смирись, что это каюк…

— Ну чего ты мелешь?

— Я тебя спасу. Тебе один путь — к нам…

— На дискотеки ходить, по кладбищу голышом бегать и стены исписывать матерными словами?

— Понимаешь, зайчик, сатанизм — это пирамида. Пирамида — это общий принцип любой приличной организации. Внизу низовые ячейки. Чем ты выше, тем у тебя больше уровень посвящения.

— Ага. И ты в самом низу.

— Ну, в общем… Но я стремлюсь выше.

— Все! Мне надо спать! Я завтра работаю!

— Ладно, ладно. Я тебе еще позвоню. Скоро тебе такой материальчик дам в твое «Запределье» вонючее, что тебе Нобелевскую премию отстегнут не глядя.

— За журналистику Нобелевку не дают.

— Жалко… Пока, зайчик. Смотри, чтобы крыша не съехала. Когда ОН обращает взор, крыша точно едет.

Он хлопнул по кнопке телефона.

Как ни странно, разговор, как бы тягостен он ни был, немножко встряхнул его. Страх отступил. На его место пришло ощущение глубочайшего одиночества. Валдаев вдруг посмотрел на себя со стороны. Маленький человек, затерявшийся в одной из каменных пещер гигантского дома. Ему стало зябко, хотя в квартире было тепло.

Взгляд упал на телефон. Валдаев вздохнул. И решился на то, на что не мог решиться все несколько дней. Встал, подошел к столу. Взял лежащую на видном месте белую, тисненную золотом визитную карточку.

Рука, нащелкивавшая номер, вдруг стала плохо слушаться. Он подумал, что опять будет выглядеть идиотом. Будет опять у него тонкий, как у семерокозлятного волка после наковальни, голос. Будет путаться в словах.

Прочь сомнения!

На пятый гудок он почти с облегчением подумал, что ее нет дома. Но тут щелкнуло. Мелодичный голос произнес:

— Да, я вас слушаю.

Он набрал в грудь побольше воздуха, будто собираясь нырять на глубину, и выпустил часть его в виде двух слов:

— Здравствуйте, Элла.

Слова эти дались ему ох как нелегко.

— Добрый вечер. А кто это?

— Валерий.

— Валерий?

— Да. Помните, помог вам добраться до дома, когда вы были ранены.

Он прижмурился, испугавшись, что она скажет что-то типа: «не помню», или «и что дальше», или что-то холодно-вежливое в стремлении отделаться побыстрее.

Но она доброжелательно произнесла:

— Помню. Мой спаситель.

— Сильно сказано.

— Вы мне очень помогли.

— Элла, — вдруг горячо произнес он. — Я сегодня чуть не погиб. Я один в пустой холодной, — тут он невольно приукрасил, — квартире.

Она молчала. Он на миг смутился, потом как в воду прыгнул:

— Мне бы хотелось увидеть вас.

— Сейчас? — удивилась она.

— Нет, конечно… Когда захотите.

Она ничего не ответила.

— Извините, Элла, за бестактность. Простите, я… — Он начал оправдываться, умом понимая, что нет ничего более жалкого, чем оправдывающийся человек, но поделать с собой ничего не мог.

— Завтра, — оборвала она его блеянье. — Если можно, после пяти. Раньше я занята.

— Когда и где скажете.

Она назначила место встречи.

— Спасибо, Элла, — произнес он.

Когда уже повесил трубку, сидел, смотря на аппарат. А ведь действительно жизнь полосата. Черные и белые полосы. Черные и белые…

Гнать надо в три шеи вечную неуверенность! Завтра он будет умен, весел, предупредителен… Ох, как ему хотелось верить, что будет все именно так.

* * *

На площади, как всегда, было полно народу. Конечная станция длиннющей ветки метро. Сюда съезжаются люди с обширных, разрастающихся с каждым днем окрестных микрорайонов. Все куда-то спешат, куда-то стремятся. У всех свои дела, своя жизнь. Но так угодно кому-то наверху, чтобы в этот момент именно эти люди собрались именно здесь, на площади, перед стеклянным зданием метро, мазнули друг друга ничего не замечающими взорами, потолкались и разбрелись.

Толпа стирает индивидуальные черты. Валдаеву иногда люди московского часа пик казались бильярдными шарами. А сам город — огромным бильярдным полем, только покрытым не зеленым сукном, а серым асфальтом, по которому кто-то забавы ради катает миллионы этих шариков. Шарики со стуком сталкиваются между собой на этом грязно-сером поле, некоторые счастливо попадают в свои лузы, некоторые катаются так, бесцельно, неизвестно куда и зачем. А иные разбиваются. На этом сером бильярдном поле сегодня так легко разбиться.